Мария Токарева - Иная. Песня Хаоса

– Тихо-тихо, маленькие мои. Мама защитит вас.

– Едут! Едут! – внезапно подскочили к окну все женщины, даже близняшки, которые не понимали, почему все так оживились.

Котя же осталась в глубине избы, оцепеневшая, как узник перед казнью.

– Хозяева, открывайте ворота! Сваты приехали! – вскоре громогласно раздалось со двора.

Котя сглотнула ком, не двигаясь с места. К счастью, ее участие не требовалось. Старшая жена торопливо понесла угощение.

– Ничего, вроде люди не худые, – попутно выдохнула она.

Кажется, все просто боялись, что за долгом отчима приедут не сваты, а злые налетчики с ножами. Котя все-таки прильнула к окну: их оказалось всего трое, притом достаточно богато одетых. На ногах у каждого светились новенькие сапоги, из-под тулупов выглядывали добрые разноцветные кафтаны. Сани их тоже переливались свежей желтой краской, а мохнатые вороные кони выглядели холеными и породистыми.

«Зачем же я ему такая, из глухих мест? Если он на самом деле богатый. Только странно как они одеты, и не воины, и не крестьяне», – подивилась Котя, нервно теребя все тот же девичий венчик.

Сваты небрежно приняли угощение. Но против всех традиций далее не последовало обмена полушутливыми ритуальными любезностями, которые обычно состояли из прибауток и иносказаний. Вскоре в избу вошли только старшая жена и мать. Отчим же куда-то отправился вместе с прибывшими.

– Подарок от жениха, – недовольно проворчала старшая жена, хищно сжимая в руках резной деревянный ларчик.

– А куда же они сами отправились? – спросила Котя.

– К старейшине, – бросила старшая жена. – Сказали, что к нему у них дело. И про тебя сказать надо, что больше ты не в нашей деревне будешь.

– Да и к друиду надо бы, – напомнила о необходимом обряде мать.

– Бери подарок-то, – словно уговаривая себя, протянула ларчик старшая жена.

Котя приняла его и открыла, тут же поразившись: на дне в окружении разноцветных шелковых лент светился чудесный костяной гребень с искусной резьбой, украшенный по краю речным жемчугом. Котя медленно поднесла вещицу к глазам. Но счастья при этом не ощутила, словно так ее покупали. Иных подношений семье не привезли, видимо, включили их в уплату долга отчима.

– Хорош подарок! Не для змеюки, но ладно… – пыхтела старшая жена. – Переодевать тебя пора. Ох, еще и приданое за тебя отдавать. Ну, ничего, хватит и небольшого сундука. Ох-ох-ох, одна я на всех вас! Собирать вон как быстро пришлось. Хотя ты своему мужу-то вроде как не за приданое нужна.

– И зачем же? – встрепенулась Котя, надеясь, что прибывшие сваты поведали о чем-то важном.

– Да все для того же, – махнула на нее рукой старшая жена. – Для чего женщина мужчине?

«Чтобы рожать ему сыновей, – с налетом омерзения подумала Котя. – Как будто в рабстве. Отец сказывал, что в его стране берут не только жен, но и рабынь. И в чем же разница, раз у нас все равно нет выбора?»

– Смотри там, как следует отблагодари его за подарок после свадебного пира, – погрозила ей пальцем старшая жена. В обычное время она непременно отняла бы искусно сделанную вещицу.

Отчим так несколько раз привозил что-то с ярмарок для Коти – яркие ленты или новые валенки. За это не удавалось считать его злым человеком. В детстве она радостно принимала подарки, но очень быстро все они исчезали в недрах сундука, который сторожили старшие жены. Теперь же загребущие руки не могли добраться до символического свадебного подарка.

– Вот видишь, может, и не худой человек. Ну, плутоватый немного, но богатый, – с нежностью пела над ухом мать, расчесывая косу дочери подаренным гребнем.

К тому времени Котю уже переодели в красный сарафан и готовились окутать белым покрывалом, которое отчасти олицетворяло погребальный саван. И временами хотелось, чтобы обрядовый образ воплотился в жизнь. Но все-таки юное тело слишком любило жизнь, даже плохую и тяжелую. Котя привыкла жить и не унывать всем назло. Теперь ее, похоже, решили окончательно сломать.

– Все по-разному наживают богатство, – отвечала Котя, сдвигая руки на коленях.

Она-то помнила страшные сказки о богатых разбойниках, но не желала в них верить. «Плутоватый» – это звучало совсем не страшно, а даже забавно. Вот только давешние страхи отчима не давали покоя, а он, бывало, ходил в лес на волков. Один раз с отрядом охотников даже убил медведя. Но известно, что люди порой хуже зверей, а то и самих созданий Хаоса. Так отчим и оказался совершенно бессилен.

«Это все не со мной, не со мной!» – твердила Котя, вернее, какая-то пугливая девочка в ней, желавшая забиться под лавку и найти там убежище от всех невзгод. От этого из глаз все-таки скатились скупые холодные слезы, и, как назло, в этот момент в избу вошла старшая жена, самодовольно говоря:

– Что? Плачешь? Плачь-плачь! Много плачь! Извиняйся перед духами-то, что покидаешь их! А хотя… они за тобой-то всегда только одним глазом присматривали, чужая ты им. Можешь и не плакать.

Старшая жена бродила по избе, нервно передвигая вещи: протирала и без того чистую посуду, гремела ухватом, ничего не ставя в печь. Средняя же усердно бормотала обращения к духам. И ни в чьих движениях не ощущалось радости грядущего праздника.

– Что-то долго… куда они повели-то его, – только временами восклицала старшая жена, с опаской выглядывая через окно и выходя на улицу.

– Ничего, Котя, ничего, кровиночка моя, – ласково шептала мать, отрешенная, как будто не понимающая всеобщего страха, схватившего цепкой лапой их дом.

И все с того дня, когда отчим поехал в недобрый час на ярмарку. Котя лишь гадала, почему сваты приехали втроем, почему далекий богач с теремом прощал долг за безродную жену и кого вообще он прислал. Да ведь обычно родных невесты приглашали посмотреть на дом жениха. Но теперь, в этот мрачный холодный день, все происходило как-то неправильно, будто духи отвернулись от них. И вместо правды настала кривда – обряды сохранили только внешнюю часть без всякого высшего смысла, да и то какую-то искореженную и обрезанную. Эти люди в богатой одежде примчались на ретивых конях не веселым свадебным поездом: они пришли за уплатой долга.

– Что «ничего»? – устало спрашивала Котя, застыв изваянием со сложенными руками.

Она бы предпочла рыскать диким зверем по глухим лесам, выбиваясь из сил, или день напролет таскать от проруби на холм коромысло с тяжелейшими ведрами. Казалось, меньше бы истомилась, чем от бездействия и понимания собственной беспомощности. В горле теснился крик, но он бы ничего не изменил, даже если бы у всей деревни заложило уши, а испуганное воронье слетело с елок.

Да еще мать рядом, кажется, повредилась умом от горя: расчесывала себе и расчесывала длинные волосы, твердила ласково, что у отца такие же. И где же оказался этот отец? Все детские мечты Коти о заступничестве доброго отца, который каким-то чудом вернется в самый темный час, остались только глупыми сказками. В этот день окончательно погибло ее детство, распалось вместе с расплетенной косой.