Сергей Чижиков - Тайны стихий. Часть первая

– Огня?

– Там много всяких хранителей разных. Там свои сложности.

– Подожди, ты сказал рабочий с плавильни? То есть это не чужие, а местные?

– Да. Продали души, как пишут на плакатах. Кому и почем – не пишут.

– Никто никаких душ не продавал! – неожиданно возмутилась девушка.

– Зачем тогда спрашивать, если ты и так все знаешь?

– Я спрашивала как все на самом деле, а не как они пишут! И я думаю, что эти люди ничего не продавали и ничего плохого не сделали!

– Видимо, им просто не повезло.

– Мне помощь нужна, – взмолилась она. – Ты сказал, что знаешь кого-то, кто что-то прочитал, про утерянные знания, так?

– А ты только что сказала, будто не веришь написанному.

– Нужно же во что-то верить.

– Верить? Маги – тема популярная сегодня, но зачем тебе это? Боишься они придут грабить богатые дома?

– Южнее уже грабят и жгут. И… мне ничего не говорят, отец запретил мне выходить из дома, мне нужно хоть что-то… я не могу больше просто сидеть и ждать.

– Ладно. Тогда как тебе версия, что древнее божество ищет себе сторонников среди плавильщиков, сапожников и мужиков, затарившихся на обветшалом рынке? – Лемов понял, что с ней стало легче разговаривать.

– Как мне найти того, кто мне нормально ответит? Кто тебе рассказал про божество?

– Найди бакалею на улице Воробьев и спроси Осину.

– А тебя как зовут?

– Я Лемов, – четко ответил он, выделяя каждое слово.

– Это имя такое?

– Вообще-то Инц, но лучше меня звать Лемов.

– А я Анна.

Несколько дней спустя Лемов, по своему обыкновению, сидел у Рыжей, в каморке. Это давно было вопросом привычки и ноги сами шли сюда. В городе было мало мест, в которых можно скоротать время, там везде много людей, там шумно, серо и неуютно. Многие назвали бы город красивым, но он считал его красоту обманчивой. Манящий свет ночных фонарей, зажигаемых целой службой фонарщиков, дневные гудящие толпы, вечно спешащие прочь, плакаты, магазины. За всем этим хорошо наблюдать со стороны, но не барахтаться в этом. Лемов представлял, что однажды заберется на одну из пожарных вышек и посмотрит на город оттуда. Это будет верхняя сторона, но все же уже не внутренняя. Дядя всегда говорил, что виднее тому, кто не увяз в суете. К слову, о дяде: тот опять пропадал на своих работах.

Люди всегда как-то кривились, услышав, что Лемов живет с матерью и дядей. Это как-то неправильно, непонятно, или несимметрично, как выразилась однажды Рыжая. Между матерью и дядей не было никаких любовных отношений, но после того как отец Лемова неожиданно умер, дядя взял на себя заботу о семье брата, не имея собственной семьи. Никакой загадки в смерти отца не было, он просто однажды схватился за сердце и упал. Говорили, он много трудился. Как дань этому, Дядя трудился еще больше. Он делал мебель не только на фабрике, но и умудрялся столярничать по выходным, накупив разных инструментов. Фанатичная приверженность труду и, в некоторой степени, дисциплине, вероятно, и разобщала их с племянником. Лемов предпочитал двигаться медленно, терпеливо, когда дядя говорил, что нужно спешить; Лемов скорее опоздал бы, чем позволил себе портить весь путь. Он предпочел бы уединение и тишину любому празднику. Дядя был не такой и приходилось прятаться от него, то на улицах города, а то в каморке у Рыжей.

Между тем из головы не лезла девушка, что была за кованым забором. Категорически не умея рисовать, он все равно попробовал вывести ее лицо. Начинать осваивать это искусство с рисования женских лиц было дурной идеей, но все думалось, будто сейчас рука сама пойдет по листу, и нужный образ нарисуется сам собой. Но не получалось.

– Зачем ты это д…делаешь? – спросила вдруг Рыжая.

– Мечтаю, наверное.

– О том, что будешь жить в богатом д…доме? А красавца в т…тебя?..

– Нет, не об этом.

– В…врешь, – стразу отрезала Рыжая, скривившись. Настолько сразу, насколько могла заикаясь. – Или ты хотел бы пригласить ее к своему д…дяде? Познакомить с мамой оккультисткой?

– Просто мараю бумагу. Могу, если хочешь, начать рисовать символы плодородия. Настроение такое – порисовать чего-нибудь.

– Каждому свое, Л…лемов. Тот д…дом…

– Я и с первого раза все понял, спасибо.

Дом, как узнала Рыжая у отца, принадлежал какому-то чиновнику с юга. Сейчас городской совет был в процессе обсуждения нового закона, позволяющего признавать колдунов виновными во всех грехах заочно, поэтому многих участников больших заседаний созывали со всех окрестных земель. Без Рыжей он и не узнал бы в свое время, что, оказывается, заседаний бывает целых три вида, и если небольшие вопросы совет решает малым составом, то крупные требуют участия целой толпы – кучи неких, никому неинтересных людей. Совету, наверное, виднее, если они хотят повесить всех, кто попал под раздачу какого-то там древнего бога. Они ведь, в конце концов, самые уважаемые люди города. Хотя дядя всегда твердо учил Лемова, что они лишь набитые кошелки, владеющие фабриками, а не мудрецы и благодетели.

– Я помню, Рыжая: нельзя связывается с богатеями.

– Сам ты рыжий!

Прозвище ей не нравилось. А еще она любит кидаться обидами в ответ, и даже перестает заикаться, иногда, когда злится. Но назвать Лемова рыжим, что назвать ночь красной. Он был черноволосым, круглолицым и зеленоглазым, при этом ему часто говорили, что у него тяжелый, полупустой взгляд, навевающий скуку. Лемов не считал себя веселым человеком, он почти никогда не смеялся, а из-за слов о взгляде, старался реже смотреть людям в глаза. Он предпочитал держать свои мысли при себе, но получалось это не всегда. Люди обычно обижались, когда он говорил то, что думает.

– Пойми ты, это мечта меня подхватила. Это не из тех мечтаний, что должны непременно сбыться. Это такая мечта, вроде как: «а что если бы все сложилось так и эдак», – пояснял Лемов. Он замечал, что ему плохо удается объяснять свои чувства. Кроме Рыжей, его мало кто понимал. – Была бы у меня такая девушка… вот… но этого не будет.

– Ладно, ты не такой уж и д…дурак, – сообщила ему Рыжая. – Но марать бумагу хватит! Нарисовал тут эту п…пучеглазую жабу, а не д…девушку совсем. А бумаги и так мало осталось!

Она отобрала листы и теперь оставалось только сидеть без дела. За окном начинал моросить дождь – хороший повод задержаться. Не идти же домой под дождем? Но Лемов любил дождь, было в нем какое-то мистическое очарование. Во время дождя, от которого все бежали, как от пожара, человек, идущий по улице ровно и спокойно, принимая на себя все капли, долетающие до него, такой человек мог почувствовать себя всесильным, пусть всего лишь на мгновение. И все же не стоило мокнуть зря. Если дождь затянется, можно будет сказать, что выбора не было и пришлось намокнуть, а то ведь короткий дождь всегда легко переждать под любым козырьком какого-нибудь магазина. Хоть бы он продолжался, дабы окунутся в прохладу, пройтись еще разок по полупустым улицам, куда никто без надобности не высовывается.