Элвин Гамильтон - Пески. Наследие джиннов

– Ты разве не слыхала? – удивился Тамид. – Вчера вечером сгорело дотла стрельбище в Шалмане. – Моё лицо застыло, но приятель вроде бы ничего не заметил. – Какой-то бунт. Отец сказал, видели людей принца Ахмеда. Солдаты спускаются с гор, чтобы навести порядок.

– Чтобы повесить пьяниц и игроков, ты хочешь сказать.

Армия султана прошла через Пыль-Тропу всего несколько дней назад, направляясь к железным копям в Садзи. Очевидно, власти решили разобраться, можно ли там возобновить работу. Принимать военных снова так скоро не хотелось. Обычно они являлись каждые три месяца, чтобы забрать с фабрики готовую партию оружия и доставить галанам.

– Шалман всегда был гнездом порока, – праведно поджал губы Тамид, – вот и получил своё. Как раз сегодня на рассвете я читал про город золота Абадден. (Мой друг имел обыкновение зачитывать святые книги до дыр и мог бы, наверное, проповедовать не хуже самого священника.) Богатство отвратило его жителей от Всевышнего, и он послал джиннов очистить город бездымным огнём.

О джиннах мне доводилось слышать и куда менее приличные истории – о том, как они выкрадывали у отцов и мужей девушек и женщин, совращали их и уносили в свои тайные башни. Мало ли что расскажут про старые добрые времена! Джиннов никто не видел уже десятилетия, и палить гнёзда порока приходится переодетым девушкам и чужакам с помощью местных выпивох.

– Вот видишь, – продолжал Тамид уже своим обычным шутливым тоном, – не зря я тебя предостерегал насчёт того стрельбища. Небось теперь рада, что послушалась… – Он поморщился, заметив, как я смущённо потупилась. – Что, серьёзно?

– Да тихо ты! – прошипела я, косясь на Хайфу, которая как-то слишком внимательно разглядывала его костыль. – Хочешь, чтобы меня повесили?

Тамид разочарованно вздохнул:

– Так вот почему ты сегодня вся какая-то выжатая…

– Можно подумать, ты у нас прямо кровь с молоком! – фыркнула я, потирая щёки, словно надеялась избавиться от следов бурной ночи. – Между прочим, могла взять приз, – добавила я шёпотом, придвинувшись вплотную, – если бы там играли хоть чуточку честнее.

– А кто сказал, что не могла? – буркнул он с кислым видом. – Я же говорил: не надо было вообще…

Этот наш спор начался уже давно, ещё когда моя мать рассказывала про Изман. После её гибели я больше не говорила приятелю о своих мечтах, пока не подслушала слов дяди о замужестве. А тогда сразу бросилась к Тамиду.

К нему в окно я лазала с детских лет, с тех пор как стала дотягиваться до подоконника, и он неизменно радовался мне. Журил, но больше в шутку. Узнав, что я собралась бежать, шутить перестал.

Тамид никогда не понимал моего желания покинуть Пыль-Тропу, хотя, казалось бы, сам мог выбраться легче всего – изо всех обитателей нашей затхлой дыры. В ту ночь он сказал мне то же самое, что и прежде. Какая разница, где жить, если мы с ним навсегда останемся теми же – калекой и нищей девчонкой? Если никому не нужны здесь, то с какой стати окажемся нужны там?

В ответ я пересказывала письма тёти Сафии – о лучшей жизни, о том, что выше прозябания на задворках пустыни, – но Тамид был слишком недоверчив для ревностного прихожанина. В конце концов я притворилась, что передумала копить деньги и бежать, на самом же деле продолжала верить – а что мне оставалось? Иначе нет смысла жить вообще.

Хайфа многозначительно кашлянула:

– Это, конечно, не моё дело, господин, но вы опаздываете к молитве.

Мы с Тамидом переглянулись, подавляя смешки. Как будто снова в школе.

– Опаздывать грешно, – произнёс он с деланой серьёзностью.

В школу мы всё время опаздывали и обычно ссылались на его хромоту, а учитель вот так же точно говорил про грех. Мы бы, может, и испугались, но его послушать – так всё на свете грех, а Тамид прочёл Писание от корки до корки уже трижды, и опоздания, как и болтовня или сон на уроках, там даже не упоминались.

Он всё же забрал у Хайфы свой костыль и позволил утянуть себя в молельню, бросив на прощание:

– Мы ещё поговорим.

Помахав ему рукой, я развернулась в другую сторону и поспешила по обжигающему ноги песку к дядиной лавке. Добежав, откинула железные решётки и пинком распахнула дверь, чтобы впустить впереди себя солнечный свет, а войдя, осторожно заглянула за мешки с солью и полки с запаянными жестяными банками, в которых никогда не портилась еда. Двери и ставни в лавке были обиты железом, как и везде в Захолустье, но заползти среди ночи всё равно что-нибудь могло.

В пустыне с тенями не шутят. Чудищ всяких сколько угодно – от костлявых безликих гулей, пожирающих плоть и принимающих облик жертвы, чтобы добраться до её родных и знакомых, и до чёрных как ночь крылатых нетопырей, что кусают спящих и кормятся их страхом, пока не высосут всю душу. Однако, сколько бы их ни было, против железа упыри бессильны. Солнечного света они тоже не выносят, но вернее всего – пуля в голову или стальной нож в сердце. Железо даже бессмертных делает смертными. Так Разрушительница погубила самых первых древних, и так же точно люди, в свою очередь, расправились с её собственными порождениями.

Теперь чудищ стало меньше, и люди в наших местах не гибнут от них вот уж десяток лет, но всё же время от времени страшные твари находят щель в железе и таятся потом в тёмных углах, пока не получат пулю или удар ножа.

Убедившись, что лавка пуста, как бутылка пьяницы, я подпёрла дверь, чтобы сквозняк разгонял духоту, высыпала на прилавок остаток своих монет и принялась пересчитывать.

Шесть фауза и три лаузи, сколько раз ни пересчитывай. Не хватит и за окраину Пыль-Тропы выехать, не говоря уже об Измане. Даже если сбежать с дядюшкиной кассой и никто не поймает, далеко не уедешь.

Значит, нужно придумать новый гениальный план, и как можно скорее.

Звякнул железный колокольчик над дверью, и я едва успела смахнуть свои жалкие накопления с прилавка. Явились первые покупатели – мамаша Пама аль-Йамин с троицей сыновей.

Весь томительно тянувшийся день в голове крутились мысли о том, как выбраться из Пыль-Тропы. Ближе к вечеру от жары и усталости я стала клевать носом, но встрепенулась, услышав с улицы стук копыт. Мимо лавки проскакали всадники. Я вскочила, во рту пересохло от волнения. Тамид же говорил, они идут к Шалману. Что могло понадобиться солдатам у нас? Неужели кто-то донёс им о Синеглазом Бандите и о единственной девушке в пустыне, способной сыграть его роль?

В лавку стремительно, словно тень, нырнула человеческая фигура и распласталась по стене между входной дверью и окном. Моя рука легла на ружьё, которое тётушка Фарра держала под прилавком. Однако незнакомец не двинулся в мою сторону, он вообще не шевелился, будто и не дышал.