Алина Рейнгард - Бес, смерть и я

Я не знаю, была ли у них взаимная любовь, был это с маминой стороны просто интерес, или он её уговорил, что это такой метод лечения… Как бы там ни было, но у папы был серьёзный плюс по сравнению с другими мужчинами округи: он не носился как угорелый, пытаясь поднять город. А перед мужчинами столицы его плюсом было то, что дядюшка не препятствовал общению девушки с аптекарем. В столице-то её укрывали от кавалеров – понимали, что в основном всё там пахнет браком ради денег…

Когда Жанна Корибельская внезапно вышла замуж за аптекаря Вильского, пусть и порядочной семьи человека, с постоянным доходом, но уж никак не аристократа… и притом никого не позвала на свадьбу, тихонько заглянув вечером в церковь и признавшись, что ждёт ребёнка, а потому позвольте искупить грех, отче, помогите выйти за будущего отца замуж… словом, когда поднялся такой скандал, из столицы приехали Жаннины родственники, высказали ей всё, что думают, а потом лишили наследства, и дядюшке запретили помогать племяннице и её семье ну просто категорически – а заодно и сами отказались иметь с ним в дальнейшем дело, ведь дядя-Корибельский допустил связь Жанны с каким-то там аптекарем!..

А Жанна Вильская вначале чувствовала себя очень счастливой – сделала всё не так, как от неё ждали, доказала, что будет, если столичную девочку отправить на лето в глушь, – а потом её невзлюбила свекровь, моя бабушка. Папа до этого был любимый сын, и не просто любимый, но любящий, – а теперь он стал чужой, чей-то муж, совсем не мамин сын…

Я не в курсе, что там было дальше, в деталях. Папа знал, что мама и бабушка враждуют, но абсолютно не принимал всерьёз… До тех пор, пока бабушка не принесла маме какую-то полезную настойку – якобы перед родами самое то, – и у мамы не начались тяжёлые, болезненные схватки. Папа старался, как мог, но спасти любимую жену не вышло – зато спас меня и, пожалуй, на всю жизнь возненавидел. Сам понимал, что неправ, постоянно говорил: «Свенья, ты совершенно не виновата, что мама умерла, я очень рад, что спас хотя бы тебя…», но, очевидно же, убеждал себя сам.

Настойка бабушки, по папиным словам, только ухудшила ситуацию с маминым здоровьем. Папа долго не верил в это, отказывался верить сам себе, хотя и знал, прекрасно знал, что мама незадолго до смерти что-то приняла из её рук… Бабушка вынянчила меня, и я её любила, да и она любила меня тоже: я теперь была дочерью её сына, а не какой-то Жанны, ведь никакой Жанны уже нет… Но я подросла, и бабушка, в ходе приступа нежной, видимо, ко мне любви, проговорилась: «Ох, как хорошо, что я свела твою мать в могилу!..»

Папе я передала это сразу же – бабушка почему-то думала, что я ничего не скажу, или что папа и так всё знает, или что ему уже всё равно… Словом, я не знаю, что он конкретно с ней сделал, но хоронили мы бабушку уже назавтра, а папа долго рассказывал мне, что та настойка лишила меня матери – и бабушки теперь тоже лишила… Я прекрасно понимала, что бабушку таким образом убила я, рассказав всё отцу. В умных папиных книжках я достаточно рано прочла про состояние аффекта – и понимала, что отец за себя не отвечал, а вот я – очень даже…

А папа, в свою очередь, прочитал в книжках, что поднять того, кто погиб насильственной смертью, возможно. Он так и не понял, что настойка, обострившая былую болезнь, не была прямым орудием убийства. Думал, маму можно вернуть, – и учил, учил оккультизм, старался, как только мог… И ничего, ничегошеньки не получилось. И вышло только одно – потратил кучу сил и нервов на практики, а заодно и моих нервов кучу: «Свенья, никому ничего не говори, Свенья, никто ничего не должен знать, Свенья, только чтобы никто, никогда, ничего не узнал!..»

Чтобы отвести от отца подозрения, я даже ходила на все церковные собрания. Была хорошей прихожанкой, старалась помогать людям… Все думали, из меня получится замечательная аптекарша. Конечно, говорили, надо мужа хорошего найти – ведь я, девочка, смогу официально только помогать в работе папе или мужу. Но, шушукались в народе, наверняка же аптекарь Вильский ученика себе достойного найдёт…

В пятнадцать лет я не выдержала. Бросила церковь – трудный возраст, говорили люди, так бывает. Бросила практику примерного поведения – ох уж эти подростки, вечно с ними проблемы. Но я пошла дальше: начала появляться на чёрном рынке, общаться там с книготорговцами, доставать разные запрещённые книжки… И ведь совершенно не боялась уходить из города, по опасным тропам идти на чёрный рынок, со всеми говорить не стеснялась – торговцы поражались, как это девочка такая смелая?..

На чёрном рынке жители города тоже бывали. Например, мамин двоюродный брат – заходил порой за оружием или украшениями. Он был крайне зол на мою маму – из-за неё его отец, младший сын в семье, лишился помощи влиятельного старшего брата, получив только свою часть наследства, но потеряв, к примеру, столичные связи… Так что через какое-то время слухи о том, что Свенья Вильская покупает на чёрном рынке бесовские книжки, распространились по всему городу…

Отец велел мне уходить. Равнодушно. Спокойно. Ни на чём не настаивая – просто уведомляя. На вопросы, куда я пойду, советовал пойти в ученицы к какой-нибудь ведьме – например, к Маргарите Тод, бывшей жительнице нашего города. Госпожа Маргарита ушла в Заболоченный лес, потому что хотела стать серьёзным зельеделом, – а дозволялось ей быть лишь женой или дочерью… Она, как выяснилось, тоже могла стать папиной невестой – если бы его всерьёз интересовала такая партия, или если бы ей это было надо. Что у Маргариты способности к зельеделию, знали все, потому и прочили её в жёны аптекарскому сыну, – но он позволил себе исключительно с ней не разругаться, благо жениться они не хотели взаимно, и потому изредка поддерживал с ней связь и знал, где стоит Маргаритин домик.

– Тут дело не в бесовщине, – спокойно говорил папа. – Женщину-аптекаря никто не примет, пока церковь считает, что любая женщина может быть только мужниной женой. Делать что угодно, в том числе и запретные снадобья, аптекарь себе позволить может – лишь бы никто не узнал. Но в нашем с тобой случае, Свенья, это слишком. Отец скрывает от церкви свой оккультизм, дочь – свою страсть к запрещённым зельям… Ты уж прости, но тебе прямая дорога к Маргарите.

Он даже дал мне денег – довольно крупную сумму, из своих закромов. У папы всегда был неприкосновенный запас, к которому по такому случаю он даже, так сказать, прикоснулся:

– Передашь госпоже Маргарите. Скажешь, плата за обучение. А дом её ты найдёшь. Если сама ходишь на чёрный рынок, то и с домом на краю леса разберёшься. Карту я нарисовал.

Мне было немногим больше шестнадцати лет, и страшно было – очень-очень. Пока я шла в Заболоченный лес, то вспоминала, что отец мой, если призадуматься, – оккультист-недоучка, мать которого свела в могилу его любимую жену, а он за это безжалостно убил саму мать и теперь выставляет свою дочь из дома, потому что всё, что ему нужно, – это его клятый оккультизм… Я не знала, что делать. В принципе, меня же не выставили совсем уж на улицу. Но домой велели не возвращаться, пусть и сказали, куда идти!..