Дмитрий Красько - Когда умирают боги

Что до Прометея, то с ним у меня вообще размолвок не случалось. С ним кому угодно было очень трудно поссориться. Это умудрялся регулярно делать, кажется, только Зевс. Конфликтов с другими обитателями Горы я, даже наморщив лоб, не припомню. К тому же его с Гераклом объединяла одна общая черта, которая мне импонировала – отсутствие напыщенности. Пока большинство олимпийцев надувало щеки и делало людям – а заодно и друг другу – разные пакости, доказывая, что с богами шутить нельзя, а они есть самые-рассамые боги, Геракл неторопливо накачивался вином. Ему, по большому счету, было плевать, что он бог. Так же, как прежде было плевать, что он всего лишь человек. Потому что в первую очередь он был Гераклом. Большим, сильным и добродушным. Хоть и недалеким.

И Прометей в первую очередь был Прометеем. Он все время тетешкался с людьми, словно добрая нянька с маленькими карапузами. Впрочем, люди тогда и были лишь маленькими карапузами. В качестве развивающей игрушки он подарил им огонь, который хитро спер у Гефеста – и жутко разозлил своего царственного кузена. Зевс осерчал так сильно, что сослал Прометея на Кавказ аж на две тысячи лет – с тем, чтобы к нему, прикованному к скале, каждый день прилетал орел и склевывал печень. В итоге орел сдох от ожирения, Прометея расковали и разрешили вернуться, а я с тех пор его сильно зауважал – не каждый способен рискнуть своей печенью, заранее зная, что проиграет. Впрочем, оставался открытым вопрос – а согласился бы Прометей на риск, будучи предупрежден, что проиграет печень не единожды, а ежедневно в течение двух тысяч лет, сколько, бишь, раз это будет? Я думаю, что да, согласился бы. Потому что даже после возвращения из ссылки он не перестал быть Прометеем, хоть и ходил некоторое время скособочившись.

Собственно говоря, не прочь я был бы повидаться и с Артемидой – в своем отвращении к интригам, царившим на Олимпе, мы с ней были единодушны. Она в знак протеста все свое время проводила в тогда еще девственных лесах Греции, появляясь на Горе лишь для того, чтобы сквозь зубы засвидетельствовать почтение папеньке и маменьке, а я, хоть и оставался обитателем Горы, так и не смог стать полноправным олимпийцем.

– Рад тебя видеть, – проговорил Прометей и вытянул руку в направлении скамьи: – Присаживайся. Нужно обсудить серьезную проблему.

Я воспользовался предложением, но не преминул отметить:

– Что серьезную – это я понял. Иначе зачем вам приглашать меня, иноземца, на эту встречу?

– Никак обида не уляжется? – кривовато усмехнулась Афина. – Впрочем, ты всегда был злопамятным.

– Какую обиду ты имеешь ввиду, и при чем здесь злопамятность? – усмехнулся я в ответ. – Того факта, что я чужеземец, никто изменить не сможет, и обижаться тут глупо – это раз. Два – вы сами всегда старательно напоминали, что я не вашего роду-племени. А три – я тоже не особенно стремился влиться в ваши славные ряды. Ты до сих пор не поняла, что в моем положении была куча преимуществ? Вам приходилось все свои дела делать, оглядываясь на Старика – вдруг ему что не по нраву придется? А я в это время говорил, что думал и делал, что хотел. Меня, правда, за это записали в буйные неадекваты, но, ради свободы действий, такое мелкое неудобство можно перетерпеть.

– Ты тоже со своей свободой старался за рамки не выходить, – хитро прищурился Шустрый Гера. – Чтобы Старик в тебя ненароком молнией не запустил.

– Не запустил бы, – я покачал головой. – Ты это сам прекрасно знаешь. Я после Горы все время, почти две тысячи лет, гадаю: почему он ничего со мной, таким плохим, не сделал. Ему просто нужен был гадкий бог, козел отпущения, на которого можно свалить все. Мол, смотрите – вот он: своевольничает, ввязывается в войны и развязывает их, когда ему заблагорассудится. Он и есть бог плохой войны, и на нем вся ответственность за ваши страдания и гибель в сражениях. А мы, остальные – хорошие, мы ведем правильные войны и за нас можно и нужно умирать. Хотя вы, «правильные» боги, вели себя ничем не лучше меня, а частенько и хуже. Вам ли не знать? Поэтому я и оказался на Горе. Поэтому он и не испепелил меня. Ведь в таком случае пришлось бы искать другого кандидата на роль плохого бога, и нет гарантии, что этот бог действительно не оказался бы плохим. Видимо, я с самого начала был не самым худшим вариантом, раз его выбор пал на меня.

– Хватит спорить, – с досадой бросил Прометей. – Зачем старые обиды ворошить? Все давно в прошлом. Мы собрались здесь, чтобы решить одну на всех проблему. Так и давайте ее решать.

– Это правильно, – прогудел Большой Гера и вскинул вверх руку, сжимавшую бутылку с пивом: – Я голосую «за».

– Я тоже «за», – сказала Афина. – Хотя и была против того, чтобы приглашать Ареса. Но, раз уж он здесь – давайте сообща думать, что нам делать.

– Если все «за», то и я «за», – легкомысленно прощебетал Шустрый Гера. Кто бы сомневался. В таких делах он всегда следовал за большинством. Он только аферы в одиночку проворачивал, чтобы прибылью не делиться.

– А я вашу идиллию нарушу, – едко заявил я. – Потому что не знаю, о чем речь, и «за» голосовать не собираюсь. Но, если кто-то посвятит меня в общую тайну…

– Речь идет обо всех нас, олимпийцах, – резко проговорила Афина. – Похоже, над нами нависла серьезная опасность.

– И в чем она заключается?

– В чем она заключается – неизвестно, но она есть.

– Паникерство, – не без злорадства отмаетил я. – Опасная штука. Прямой путь к поражению.

– Это не паникерство!

– Тогда что это? Мы имеем: твое заявление об угрозе для всех-всех, и… И все. Больше ты меня ничем не порадовала. Из этого следует только один вывод: тебя что-то напугало, и ты ударилась в панику. Или я что-то пропустил?

– Ты ничего не пропустил, – снова заговорил Прометей. – Просто Афина не все сказала. Или, вернее, не с того начала. Наверное, от волнения.

– Наверное, – язвительно согласился я. – Она, как меня увидит, всегда волноваться начинает. Полагаю, какое-то неразделенное чувство. Так что лучше начни ты. С того, что сам считаешь самым важным.

– Два месяца назад в Афинах убили Старика.

На такое заявление я не нашелся, что ответить. Да ответа и не требовалось. Новость действительно ошеломляла. Трудно было представить, что могучий Зевс, Громовержец и прочая, наводивший ужас на всю Элладу, а под именем Юпитера – и на всю Империю, может умереть. Мне он был никто – не отец и даже не злой отчим, просто глава клана, в составе которого я, по странному стечению обстоятельств, оказался. Но за долгие тысячелетия я привык, что во главе этого клана стоит именно он. Этот факт въелся в кожу, сросся со мной намертво. Даже семнадцать с лишним столетий, истекшие с той поры, как олимпийцы начали покидать Гору и клан практически распался, положения вещей не изменили. Где-то глубоко в подсознании клан продолжал существовать, и во главе его все так же стоял угрюмый седобородый старик. Которого, оказывается, уже два месяца, как не было в природе.