Евгения Сафонова - Кукольная королева

– Святой отец, я ничего не учил и искренне в этом раскаиваюсь. Давайте сделаем так: вы мне зададите любую тему, а я напишу сочинение на пять, нет, на шесть листов!

Ухмылка, с которой дэй смотрит на Гаста, кислее незрелых яблок:

– Я так понимаю, это означает «Таша напишет за меня сочинение, а я сдам его вам».

– Нет-нет, святой отец, чесслово, я сам всё напишу!

– Так что же тебе здесь не пишется, сын мой?

– Святой отец, я же не готов! Мне надо покопаться в книгах, наверстать пропущенное, изучить материал…

Сухие, как душа их владельца, пальцы дэя задумчиво разглаживают очередной разворот плотных желтоватых страниц.

Перед отцом Дармиори трепетала вся деревня. Но у всех бывают слабые места – и у пастыря таким местом был его племянник. В девичестве матушка Гаста, ныне жена прадмунтского старосты, звалась Дармиори-лэн; её старший брат долго злился, что сестра не возжелала последовать его примеру и посвятить жизнь служению Богине, но потом пришёл к выводу, что семья и ребёнок – это очень даже неплохо.

Сам ребёнок, к его большому сожалению, об этом прекрасно знал.

– Ладно, – странно зловеще изрекает дэй. – Иди. Напишешь про Вторую Раздельную войну.

Гаст мгновенно сгребает немногочисленный скарб в сумку, пока Таша грустно вертит в пальцах перо, думая о предстоящей работёнке.

– А на следующем уроке, – непринуждённо продолжает пастырь, когда класс оглашает задорный грохот освобождённой парты, – письменно изложишь мне содержание своего сочинения.

Гаст замирает, так и не закинув сумку на плечо – и завистливые взгляды одноклассников сменяют злорадные.

– Изложу содержание?..

– Тезисно, конечно. Но следуя подробному плану. Под моим неусыпным наблюдением, естественно.

От обиды Гаст чуть не давится воздухом.

– Это… это…

– Всего хорошего, Гаст.

– Это нечестно!

– Сам вызвался, сын мой.

«…так шестьсот лет назад закончилась Вторая эпоха Аллиграна.

Третья эпоха длится по сей день, и было в ней всякое (семь многолетних войн провинций, восстание Талира Чёрного и ужасная битва на Кровавой пустоши, свержение династии Бьорков и многое другое), однако историки сходятся во мнении, что это – самая мирная и благостная эпоха для жителей Долины».

Провожая взглядом Гаста, бредущего к выходу с обречённостью человека, которого за дверным косяком ожидает топор палача, Таша украдкой улыбается.

Всё же друг-оболтус – это не только домашние работы за двоих и тщетные попытки привить ближнему своему хоть капельку учебного рвения. Будь Гаст примерным мальчиком вроде неё самой, они бы оба, наверное, уже умерли со скуки…

Нырок из сна ознаменовался тем, что Таша открыла глаза, но темнота перед ними осталась почти такой же тёмной.

Подняв руку, она нащупала бархат капюшона, который точно не накидывала. Ответ на вопрос «зачем это понадобилось Арону» прояснился, как только Таша скинула плотную ткань с лица и ощутила на коже водяную прохладу. Где-то очень высоко ливень танцевал на мокрых листьях, но капли не стекали по листве – разбивались в пыль, влажным туманом оседавшую вниз.

Интересно, который час? Вокруг серый сумрак, и неба за лиственной крышей не видно…

– Полдень. Доброе утро.

Арон сидел за границей защитного круга, сложив руки на груди, прислонившись спиной к дереву. Рядом Принц мирно общипывал губами мох.

– Доброе, – спросонья голос её чуть хрипел. – Давно вы… так сидите?

– До рассвета я из круга не выходил, не беспокойтесь.

– Я не о том.

– Если волнуетесь, спал ли я – спал. Немного. Но до того два дня отдыхал в трактире, так что и об этом не беспокойтесь.

Таша потянулась, пряча смущение. Откинув капюшон с лица Лив, легонько потрясла сестру за плечи.

– Не думаю, что вы добьётесь успеха. – Арон сочувственно наблюдал за тщетными попытками разбудить неизменно спящую девочку. – Здесь замешана магия, и она не может проснуться… пока.

– Знаю. – Таша устало отвела с лица прядь влажных волос. Знать бы ещё, когда кончится это «пока»… – Значит, перекусим и едем дальше?

– Не хотите переждать дождь?

– Он надолго, похоже, – прислушавшись к животному чутью, резюмировала Таша. – А нам, я так понимаю, желательно скорее оказаться подальше отсюда.

– Резонно.

– Ничего, дождь небольшой и тёплый, не простудимся. – Она сонно потёрла глаза костяшками мокрых пальцев. – Я в дождь часто гуляла. Мама, правда, ругалась потом…

Слова сорвались с губ прежде, чем обдумались.

Слова должны были резануть болью, но боли не было. Лишь лёгкий укол в сердце да смутные воспоминания, всколыхнувшиеся в памяти: не ранившие, будто размытые дымкой многих минувших лет.

С момента встречи с дэем Таша почти не вспоминала о смерти матери. И проснулась в нормальном настроении…

– Таша, живым – жизнь, – сказал Арон, пока она пыталась понять, что в первую очередь заставило её оцепенеть: непонимание или стыд. – Люди уверены, что после смерти близких обязаны скорбеть, забывая о себе, но забывают и то, что покинувшие нас едва ли желали бы этого. У вас было и будет слишком много забот, чтобы думать лишь о мёртвой матери, когда в вас нуждается живая сестра. – Дэй кивнул на сумку, ждавшую рядом с серым кострищем. – Ешьте.

Какое-то время Таша ещё смотрела на свои руки, с которых не так давно смывала кровь.

Мельком качнула головой – уже без стыда, – и достала хлеб.

– Наверное, мне лучше часть пути проделать в другом обличье. Пролететь, – сказала Таша, отрывая мягкую горбушку. Корка чуть отсырела, пальцы были грязными, но обстоятельства не располагали к капризам. – Так Принцу будет легче.

– Уверены, что не потеряете нас из виду?

– Уверена. Буду кружить прямо над вами. Только подожду, пока из лесу выедем. – Нежный мякиш вдруг встал Таше поперёк горла. – И вам придётся… забрать и сложить мою одежду. Когда я перекинусь.

– Полагаю, с этой задачей я справлюсь.

Когда Принц с тремя седоками на крупе порысил по лесной тропинке по направлению к тракту, Таша всё ещё пыталась свыкнуться с мыслью, что раздеваться и перекидываться ей придётся не в уютном уединении запертой комнаты, а фактически за спиной у незнакомца.

С другой стороны, на ближайшее время о желании уюта, комфорта и всего, что было ей привычно, лучше просто забыть.

– И что мы будем делать теперь? – спросила она, отвлекаясь от глупых мелочных волнений. – Куда поедем?

Лес, ночью казавшийся таким мрачным, сейчас выглядел просто… живым. В лиственном шелесте слышался шёпот; казалось, можно различить, как под древесной корой бьётся пульс. При свете дня жизнь эта не пугала, а, напротив, вселяла какое-то ободрение. Правда, днём обнаружилась другая странность Криволесья – тишина. Никто не копошился в листве, не крался пугливо через чащу. Даже насекомые не жужжали. Казалось, любой живности здесь не место, как на цветущей Равнине не было места пчёлам или бабочкам.