Екатерина Соболь - Медная чайка

Турмалин деловито пошел куда-то, прыгая по вывороченным остаткам каменных плит, которыми были завалены улицы. Холодом от этих камней больше не веяло, словно они растеряли последние остатки своей магии.

– Все теперь будет хорошо, – прошептала высокая сутулая девочка.

Гвен непонимающе моргнула – в первый момент она даже не узнала, что за гримаска с растянутыми губами появилась на лице этой дылды. Потом вспомнила: это называется улыбка, знак радости или одобрения, – и неумело, слабо улыбнулась в ответ.

Путь домой оказался восхитительным и ужасным одновременно. Они шли пешком через лес, и счастье, что не приходилось думать о направлении: Турмалин скакал впереди, громко стуча камнями, из которых состоял, чтобы его не теряли из виду среди кустов и травы. Вокруг было множество звуков, запахов, света и красок, девочки завороженно оглядывали лес, потрясенные его роскошью, но, когда солнце взошло окончательно, оказалось, что для глаз, отвыкших от столь ярких дней, это настоящее мучение.

Еще пару часов они тащились по лесу, ослепшие от света, кое-как ступая босыми ногами по колкой, шумной поверхности, так непохожей на ровные прохладные плиты Селения. Потом все начали засыпать – отвыкли ходить так далеко и бодрствовать так долго, – и Турмалин покорно сел на землю, ожидая, пока все отдохнут. Он попытался объяснить, как попросить еду у земли, но все лишь бессмысленно уставились на него и даже пытаться не стали: уж очень безумно это звучало.

Когда Гвен в следующий раз открыла глаза, было темно. Турмалин разбудил всех, постукивая каменной ручкой по пяткам, и повел дальше. Луны не было, и в темноте ходить оказалось еще хуже, вообще ничего не разглядеть. Острые ветки лезли в глаза, лес опасно шуршал, ноги уже сбились в кровь обо все эти камни, ветки и корни. Пробрести так они смогли всего час, потом опять заснули, а когда проснулись – яркий свет до боли резал глаза, тело болело от сна на земле, и все, как и Гвен, наверняка нет-нет да и думали о том, что лучше было бы остаться в Селении. Хорошо хоть дождь пошел, и они смогли глотнуть воды, но даже несмотря на это, они, кажется, представляли собой самую унылую процессию, какую только видел этот лес.

До места они дошли, когда Гвен уже потеряла счет времени. Впереди показалось скопление обшарпанных домишек с дверями, на которых ветер ерошил хлопья отсохшей краски: рыжей, желтой, красной.

– Сейчас будет самое трудное, – понуро сказал Турмалин. – Я, пожалуй, пойду. Мне не нравится на это смотреть.

И он с глухим стуком раскатился на груду мелких камешков за минуту до того, как из домов начали выходить взрослые люди, мужчины и женщины: уставшие, подозрительные, в рваной старой одежде. Они потрясенно таращились на девочек, и Гвен стало тревожно.

– Существа сказали, что приведут обратно наших детей, – сдавленно проговорил один из мужчин. – А это… кто?

Девочки плотнее сбились в стаю, скользя растерянными взглядами по толпе, – если тут и были их родичи, узнать их оказалось непросто. Несколько мгновений все смотрели друг на друга, потом женщины из толпы начали плакать и убегать. Девочки, не сговариваясь, уселись на землю, привалились друг к другу и немедленно заснули, чтобы не грустить. Гвен ворочалась дольше всех, рассеянно пытаясь вспомнить, какое именно важное дело осталось у нее в деревне. Когда-то давно, в детстве, она хотела вернуться, чтобы… Чтобы что? Там была птица, что-то, связанное с птицей, может, с курицей? Или… Додумать Гвен не успела – заснула.

А проснулась от того, что какой-то мужчина тряс ее за плечо. Она сонно разлепила глаза, вглядываясь в худое лицо, окруженное седоватыми кудрями.

– Я тебя вспомнил, – прошептал он сквозь полутьму. – Нос совсем не изменился! Ты Гвендолин, дочка волшебницы.

Ее имя! Она и забыла! Гвен присмотрелась и вдруг тоже вспомнила: это Бард, он придумывал песни. Воспоминание было далеким и смутным, как сон.

«Он ведь был молодой, – растерянно подумала она. – Почему же сейчас такой старый?»

– Существа, которые к нам приходили пару дней назад, сказали, что приведут сначала девочек, а потом мальчиков, и там… Там будут мои близнецы, ну, я на это надеюсь. Говорят, не все выжили. – Бард прерывисто вздохнул. – Они тоже изменились, я уже понял, были крохи, а сейчас, наверное, совсем большие. Но ты можешь… можешь их вернуть такими, как были? Пожалуйста! Ты же можешь? Нам сказали, всех золотых волшебников убили еще тогда, но вот ты здесь! Ты же еще волшебница?

Гвен тупо уставилась на него.

– Кажется, нет, – хрипло проговорила она.

– Ты их вернешь? – отчаянно переспросил Бард.

Гвен помотала головой, и Бард медленно, длинно выдохнул. Секунду Гвен казалось, что он ее сейчас ударит или закричит что-то злое, но он только обвел взглядом спящих вповалку девочек и горько сказал:

– Мы думали, когда магия вернется, все станет, как было. Но, похоже, так никогда уже не будет. Мы так ждали, но теперь, когда дети вернулись, всем грустно. Слишком много времени прошло.

– А сколько? – шепотом спросила Гвен.

– Десять лет.

Он резко отвернулся и, переступая через спящих, пошел прочь. Гвен посмотрела ему вслед и вдруг вспомнила кое-что потрясающее: где-то тут, совсем близко, ее дом. Взрослые уже давно разошлись по домам и уснули, так что в деревне было очень темно и тихо, но в небе сиял огромный белый шар. «Луна», – вспомнила Гвен. Под ним легко было выбраться из клубка спящих и оглядеться. Вон он, дом на холме! Это он!

Гвен вскочила и бросилась по тропинке вверх. Точнее, тропинки-то уже и не было, все заросло, и все же ноги сами угадывали, куда ступать. Последний раз, когда она здесь бежала, снег набивался в валенки, но сейчас бежать было легко, под ногами успокаивающе и нежно похрустывали осенние листья и шуршала трава.

Ее дом. Дом! Ее собственный! В окнах не горел свет, никто ее не ждал, стены уже не сияли волшебными узорами: магия, наполнявшая его, за столько лет растаяла, дверь висела на одной петле, из ставней выпали дощечки, но он был на месте, он верно ждал ее. Гвен влетела в дверь, с непривычки задыхаясь от бега, и замерла.

Пока ее не было, здесь кто-то побывал, и не один раз: не осталось ни мебели, ни шерстяных ковриков, которые она помнила лучше, чем свое собственное имя, ни пучков сухих трав на стенах. Ну, хоть печь на месте. Гвен, правда, не знала, как ее разжечь, поэтому отогнала воспоминания о жарком потрескивающем пламени и бросилась в свою старую комнату, неожиданно вспомнив рассказы о том, что до маминого появления дома в деревне состояли из одной горницы, никаких стен-перегородок внутри. Это мама научила местных, что у каждого должно быть свое место, и во время их совместных прогулок по деревне ее много-много раз за это благодарили.