Владимир Данилов - Заклание

В конце концов мне повезло: у дальнего края кладбища я наткнулся на трех мужиков. Они только что закончили рыть новую яму и, стоя рядом с ней, курили.

«Вон туда, – махнул рукой один из них, опирающийся на лопату, и показал в сторону горизонта. – Идите на ту березу, видите? И рядом дорогу увидите».

Поблагодарив за помощь, я устремляюсь, петляя между сотен, если не тысяч, могил к путеводному древу. Время поджимает.

К тому моменту, как я подходил к стене деревьев, что высилась метрах в ста за одинокой путеводной березой, мне казалось, что большей подавленности, чем сейчас, я не испытывал никогда в жизни. Как я ошибался! Пройдя метров триста по грунтовой дороге, убегающей вглубь настоящего леса, я очутился в месте подлинного ужаса. Ровная широченная просека, видимая до горизонта, и, насколько хватает глаз, тысячи, возможно, десятки тысяч одинаковых холмиков с одинаковыми табличками.

Бесхоз – как назвал упокоенных здесь мужик с лопатой. Бесхоз – вот когда мне стало жутко.

Закрытую «газель» с четырьмя одинаковыми гробами внутри я обнаружил минут через пять кажущегося бесконечным пути. Рядом с машиной четверо крепких мужчин и женщина, начальница, с журналом в руках. Чуть подальше четыре свежие ямы, расположенные рядком.

Удивление, с которым на меня смотрели, пока я подходил, исчезло, едва я показал бумажку с номером и объяснил, что к чему. Женщина указала на один из гробов, с синим номером на крышке, на яму и отошла. Мужики, переговариваясь и балагуря, стояли в сторонке и словно чего-то ждали.

Ровно в двенадцать женщина сказала: «Пора», работники подхватили первый гроб и, не переставая травить анекдоты, опустили в могилу. За ним другой, следующий, последним под землю отправился гроб с номером НМ-153740.

Стоя на краю могилы, я смотрел вниз и перечитывал снова и снова тот синий номер. В голове пустота: ни мыслей, ни чувств. Лишь где-то, словно в другой вселенной, раздавался стук. Стук земли о дерево: два мужика засыпали первую могилу, двое других вторую.

Я присел, взял пригоршню влажной земли и бросил.

Через пятнадцать минут все закончилось. Еще минут через пять «газель» с мужиками и начальницей уехала. На их предложение подкинуть меня до маршрутки я ответил отказом. Почему? Не знаю.

Я стоял рядом с холмиком Лехиной могилы, смотрел на металлическую табличку и пытался вспомнить, каким же он был в те несколько часов, что я его знал. Но как я ни старался, воспоминания упорно не шли. «Пора…» – говорил я себе раз за разом, но все равно продолжал стоять.

Грунтовая дорога уводила меня прочь от места потерянности, ненужности, от места полного забвения – в место просто скорби. Уходя, я постепенно ощущал летнее тепло, и по чуть-чуть, словно сквозь истончающуюся преграду, различал стрекот кузнечиков и чириканье птиц. Я шел и думал о том, как различаются люди в смерти. Одних, возможно, помнят, хотя бы изредка, хотя бы иногда. О других воспоминаний нет и не будет – ни когда, ни у кого.

Шаги. Быстрые шаги раздались за моей спиной…

Остановившись, я обернулся… Чириканье и стрекот тут же застыли в воздухе и той самой застывшей нотой стали вкручиваться болью в мозг. Летняя стужа медленной волной протянулась по коже, поднимая дыбом каждый волосок. Воздух встал поперек горла.

Леха!

В десяти шагах от меня!

…

Он быстро приближался…

в которой наш герой борется за свое сознание нестандартными способами

Я сидел дома, на кухне и… квасил по черному.

С того самого момента, как капитан Петров завез меня с кладбища домой, я уговорил бутылку коньяка и нашел общий язык с литровкой текилы. Лимон? Какой лимон, какой букет, какое послевкусие – налил стакан, глотком выпил, выдохнул и… повторил сначала.

Сколько я пропустил таких стаканов, не знаю, но я был трезв – ни малейшего ощущения опьянения. И Кот знал, что я трезв, иначе не стал бы он лезть ко мне, а значит, высококачественное дорогущее спиртное потрачено впустую.

Вообще-то я не пью, почти не пью, лишь за компанию, не часто, не много и в основном вино. Так что урон, понесенный нашим баром, можно объяснить лишь той скорбью, которой я напитался на кладбище, и тем чудовищным для моего разума взрывом, в мгновение разметавшим эту скорбь.

Леха подошел ко мне почти вплотную.

Я сразу же вспомнил, что помимо русой хлипкой бородки, забавного сплюснутого носа у него еще всклокоченная короткая стрижка. И сейчас все это, только что закопанное под землю, стояло в полуметре от меня, и смотрело полными печали, опухшими, покрасневшими глазами.

Стужа, проникшая сквозь мою кожу, кажется, не только вымораживала меня изнутри, но и замедляла само время.

«Леха?» – я не мог воспринять ЭТО НЕЧТО как-то иначе – пытался улыбаться.

А потом в той самой замедленности времени раздался звук, словно лопнул воздушный шарик: «Па-аф!» Затем еще раз: «Па-аф!», «Па-аф!». И каждый раз «Леха» вздрагивал, его губы, теряя улыбчивость, выгибались вниз, а в глазах импульсом проскальзывал испуг.

После третьего звука «парнишка» рванул вперед, мимо меня, бросив на ходу голосом Лехи: «Нам нужно поговорить, срочно».

Возможно, звучание его голоса, такого всамделишного, теплого и живого, вернуло мне ощущение реальности.

Я повернулся вслед за ним и даже хотел прокричать «Погоди!», но проклятие ботинок ожило и вцепилось в меня, принуждая не думать, а только смотреть на его ноги.

Те самые древние мокрые, ботинки – не кроссовки, с каждым шагом удаляющегося «Лехи» они не только меняли свою форму и цвет – они высыхали!

А потом вершина абсурда.

Раз – и «парня» не стало!

Был – и нет!

Исчез, как в долбаном фантастическом фильме. Лишь взметнувшееся облачко пыли и звук выплеснувшегося сжатого воздуха: «Па-аф!»

Сколько прошло времени – не знаю. О чем я думал – не помню. Что заставило меня обернуться – не представляю.

На дороге со стороны зоны захоронения потерянных душ стояли три человека, и (вот оно, продолжение ирреальности) они оказались закутанными в светло серые балахоны, с головами, скрытыми под громадными ткаными капюшонами.

Помню, что я двинулся к ним. Зачем? – Не представляю.

Помню, как облик ближайшего ко мне начал меняться, его словно окутало дрожащее марево, а балахон будто бы растворялся. Я успел отметить, что фигура под исчезающей одеждой – женская, и тут раздались вскрики. Все трое вдруг побежали прочь от меня и вдруг – «Па-аф», «Па-аф», «Па-аф» – исчезли.

Вот тогда-то мои ноги и подкосились. Я сел там, где стоял: посреди дороги, в пыль.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я услышал и осознал приближающиеся шаги.

– Ну, как вы? – спросил сочувственный голос капитана Петрова у меня за спиной.