Ольга Ярмакова - Истории-семена

– Пройдём внутрь, может, отыщем отца. – Эйли взяла руку брата и потянула в сторону высоких двустворчатых дверей, оббитых серебром, с золотыми рунами, – главного входа в замок.

Дверь с лёгкостью поддалась, отворившись беззвучно и мягко. Мрак и холод сочились из нутра Дугальда, запах запустения встретил гостей. Сотворив огонь и запалив факел у входа, Эррол взял в руки трепещущий светоч и первым ступил в безликие недра замка, в руке он сжимал охотничий нож. Бледная Эйли, едва дыша, проследовала за ним.

Убранство некогда процветавшего дома давно пришло в негодность. Красочные прежде ковры и гобелены поела моль, а пыль замазала затейливые узоры толстым слоем. Пол, мощенный мраморным орнаментом, растрескался, словно волна ярости прошлась по гладкому камню. По высоким стенам вилась, словно дикий плющ, рваная нить паутины. Своды потолка тонули в непроницаемом для факельного огня мраке. Мебель с золочёным тиснением скрывалась под серым налётом паутины и пыли. Чёрная плесень щедрыми мазками зияла повсюду, обещая ещё через десяток лет погрести под собою всё, до чего не добралась.

Обойдя все залы и покои, брат и сестра добрались до последней залы, небольшой опочивальни, с низким потолком и огромным в полстены витражным окном. Две пустые люльки стояли посреди залы, а меж них большой щербатый камень. Солнечный свет слабо пробивался в помутневший витраж и тусклым лучом ниспадал на валун.

Дрогнуло сердце у Эррола, то спаленка была его и Эйли, то место, где они встретили первый год своей жизни. Но что за странный камень уродливо портил детскую спальню? Эйли прерывисто вздыхая, с трепетом приблизилась к каменному истукану и, вглядевшись в его очертания, вскрикнула. Ноги подкосились, и она упала на колени, в пыль, перед камнем. Эррол тут же поспешил к сестре, но посмотрев туда же, куда неотрывно с полными боли и ужаса очами вглядывалась девушка, едва и сам не выронил факел.

Посреди пыльных колыбелей навеки застыл в камне король Дугальда, стоя в безвременье на коленях. Даже камню не под силу было скрыть страдания в его застывших безликих глазах.

– Что за зло сотворило подобное с нашим отцом? – плакала Эйли, с нежностью касаясь холодного камня. – Почему?

Эррол ничего не чувствовал, ни сожаления, ни вины, ни гнева. Он потянулся к сестре, желая помочь ей встать на ноги. Глядя на её бледный лик, полный боли и горя, на её хрупкую, сжавшуюся фигурку, сердце брата рвалось обнять, прижать её к себе, укрыть от тьмы, что кружила вокруг.

Но сестра отринула его, отшатнулась и, вскочив на ноги, побежала прочь из детской опочивальни, словно Эррола лицезрела впервые, точно чужака видела в нём. Брат бросился вслед за нею и нагнал её в королевском зале, где прежде все правители Дугальда принимали гостей, восседая на тронном пьедестале.

Громким, полным отчаяния криком огласила Эйли стены замка. Слёзы струились по её прекрасному лицу. Как только Эррол подошёл к ней, небесные очи её потускнели и сомкнулись, тело содрогнулось, и дева пала на руки юноши.

– Эйли, сестра моя обретённая, очнись! – Стон вырвался из груди Эррола.

Не разомкнула очей своих сестра. Кожа лица блёкла, волосы тускнели, словно жизнь уходила из юной эльфийки. Чудесная золотая накидка утратила солнечный блеск, руны почернели. Тепло стремительно выходило из тела, алчно вбираемо камнем. Страх забрал волю и крепость юноши, он опустился вместе с бездыханной ношей на растрескавшийся пол. Продолжая нежно держать её, он ласково взывал к ней, просил вернуться к нему, умолял, плакал.

И тогда Дугальд открыл Эрролу истину. Как наяву узрел эльф прошлое, ниспосланное ему силой куда более древней, опутавшей и пропитавшей камень замка.

Задолго до рождения наследников король Инниса правил эльфийскими землями, заботясь о благополучии своего народа. Но вместе с величием и благородством в душе правителя зародились и проросли семена гордыни и спеси. Оенгус ставил себя выше всех, всё ревностней оберегая границы королевства. Никого из людского рода не допускал он в свои земли, почитая кровь эльфов и презирая людей всё сильнее.

Однажды его лучники сопроводили в Дугальд старуху, чьи скромные одежды выдавали в ней принадлежность к человеческому роду. Сурово обошёлся с ней король, едва взглянув, приказал вышвырнуть из замка и гнать до самой границы гор. Умоляла старуха, взывала к милости Оенгуса, простирала сухие длани к его супруге, готовившейся вскорости стать матерью: отчаяние подвигло старую женщину искать приют в запретных землях, помощи она надеялась получить от великого правителя Инниса.

Эилидх, королева Дугальда, прониклась мольбам и умоляла супруга не отказывать в помощи. Но непреклонен оставался Оенгус, гордыня затмила его разум, жестокость наполнила сердце. Когда стражники приблизились к старухе и вознамерились выволочь её прочь за пределы замка, случилось чудо. Гром раздался в стенах Дугальда, сотряслись стены, затрещал и покрылся трещинами мрамор полов, и небесный свет снизошёл на хрупкую старуху. И облик её изменился: молодой, прекрасной женщиной прямо и твёрдо стояла она, гневно взирая королю в глаза.

– Не старуху обидел ты, Оенгус, король Инниса, – изрекла она. – Самовлюблённый король, ты посчитал, что род людской настолько слаб и ниже тебя, что не способен на толику волшбы? Но среди людей, уж поверь, живут чародеи сильнее эльфов. Не возжелал помочь старухе, ну что ж, тогда выслушай меня, Доннэг, – древнюю, как земля и пламенную, как солнце. Отныне не будет жизни землям Инниса: боль и страдания – тот удел, который я дарю твоей стране, гордец!

Как только были произнесены те зловещие слова, кинулись стражники к чародейке, но в том месте, где стояла она, вспыхнул белый свет и колдуньи, как не бывало.

Проклятие вступило в силу. Жизнь медленно, но верно покидала плодородные земли Инниса. Ручьи высыхали, земли сохли, а вместе с ними умирали леса и луга. За год королевство обрело вид серой пустоши, голой и мёртвой. Подданные уходили за горный перевал, навсегда покидая родные просторы.

Вслед за разорением, пришёл черёд магии, хранившей Иннис и его народ. Магия выгорела без остатка, черневший под ногами песок служил горьким напоминанием былого величия эльфов.

А затем воздух наполнил горький, отчаянный стон, донимавший и сводивший с ума тех, кто ещё цеплялся за сухую землю Инниса. Дугальд по ту пору почти опустел, в стенах его томились в муках король, его супруга и дети. На грани безумия прозрел Оенгус, винил себя в гордыне, что сгубила благословенные земли Инниса. Тогда-то он и велел Эилидх взять детей и бежать за пределы королевства, сам же пожелал добровольно стать пленником Дугальда, надеясь в стенах его камня избыть злой рок. Но когда королева, послушавшись супруга, покинула замок, пришёл Оенгус в детскую спальню, горьким взглядом окинул пустые колыбели и принял в сердце ту боль, коей полнились земли Инниса. Не совладала душа эльфа с горечью, и в тот же миг он обратился в камень.