Ольга Ярмакова - Истории-семена

Вот о чём умолчали горные цветы – дети Тэрлэг, слуги древней чародейки. Не рок то был. Иное. Наказание.

Эррол очнулся от прошлого. Эйли совсем охладела, лишь слабое, подобное трепету мотылькового крыла дыхание просачивалось из уст её. Вечным сном забылась его сестра, восприняв, как когда-то и Оенгус, всё бремя боли и страданий Инниса. Не совладало её хрупкое сердце с утратой, и сонный морок сковал тело, прочно завладев Эйли. Застыл над сестрою брат, не в силах разжать последнее объятие.

Вспомнив об охотничьем ноже, он отпустил тело спящей девы. Уже поднёс острый клинок к тому месту, где часто билось его сердце. И такая тоска, мощь горя надломили его, что нож с гулким лязгом упал на каменный пол, а Эррол застыл на месте.

Нежданный покой снизошёл на юного эльфа. Стоя на коленях пред той, что стремительно погружалась в последний сон, он ощутил грусть и холод. Камень под ним больше не казался чуждым. Камень стал его сутью.

На закате пятого Царства Семи Владычиц, в первый день Отхода Вьюжных Дней к восточному берегу Нескончаемого океана вышли трое: седовласая женщина и двое мальчишек. Сообразно юному возрасту, дети резво кружили вокруг старицы, босыми ногами бороздя и взметая в воздух белый сухой песок, притом залихватски гикая и заходясь звонким смехом. Женщина, словно не замечала дурачливого поведения внуков, коими те приходились ей, ступала по тёплому песку в сандалиях прямо и величаво, будто не берег то был, а ковёр, стлавшийся к самому трону.

Утро задалось что надо. Тихое и чистое, без единой облачной крапины небо – ещё бледно-голубое, но к полудню непременно должное насытиться до стальной бирюзы. Серо-зелёные, почти оливковые воды океана лежали недвижно, отражая поднебесье, лишь у самого бережка тайком солёная вода облизывала песок, обращая его безукоризненную сухую белизну в дымчатую, влажную кромку. А воздух так и ложился нежно на язык солёным налётом, попутно щекоча нос.

Не спрашивая дозволения старшей, оголтелые мальчишки с разбега влетели в воду и принялись скакать, прыгать, носиться вдоль бережка, как раз так, чтобы мокрая соль доставала до середины икр, а стопы увязали в зыбком песке ровно по щиколотку. Какое же то блаженство – резать у берега ленивую волну, чуть прогревшуюся, не обжигающе ледяную, но ласково-холодящую! Первый день тем и хорош, что песок щедро вбирает тепло солнца, да океан подбирает в глубины свои зимнюю стужу, освобождая воды от гнёта зимы.

Женщина не торопилась подступать ближе положенного ею самой: не морозных, влажных брызг стереглась её душа, куда охотнее внуков устремилась бы она в воды, всю жизнь манившие её за призрачную линию горизонта. Страх, что не сможет совладать с соблазном и покинуть родной берег во всех смыслах, тормозил её тело, сковывая в монолитный кокон страстей и тревог.

В стороне, неподалёку сколотым зубом, прямо в воде стоял мёртвый дом. В три этажа, с тремя стенами – задняя, что лицом некогда обращалась к океану, давным-давно пала и смешалась с песочным дном. Ветра́, вода да ненастья в союзе со временем стёрли все маломальские краски с бетонного тела, некогда придававшие житейский, и главное, живой облик жилищу. Застывший в мгновении труп – не больше, вот что это. Безглазый, безъязыкий, безухий, мёртвый остов ушедшей эпохи, призрак почивших в проклятии богов.

Заметив взгляд бабки, внучата и свои взоры устремили в том направлении. В их озорных головах тут же зародился новый план затей.

– Веле́на, государыня, – обратился младший из них писклявым детским голосишком, – позволь мне и Ми́лану дойти до ветхого дома и обойти его кружком.

Произнёс это сорванец самым милейшим и смиреннейшим образом, но старшая царица знала его как облупленного, недаром следила за его взрослением с самих пелёнок, впрочем, как и за его старшим братцем. Ми́лан хоть и был на год больше брата, но по мягкому и робкому характеру во многом уступал бойкому озорнику Младу. Если бы не рост да цвет глаз, царевичей можно было счесть близнецами – так схожи были: белолики, курносы, с непослушной пшеничной копною. Волосами в бабку пошли, та в младые годы носила длинную золотистую косу, почти до земли. Да уж не положено такую красу иметь, коли седина вкралась в золото. Теперь, как и семь лет назад, так и дальше, положено казать миру жалкий остаток того былого великолепия, что едва касался плеч. Будто чем короче, тем незаметнее старость.

Велена, ещё не отцветшая до конца, вздрогнула. Нет, свежий, бодрящий воздух не пронизал её плотные одежды: цвета топлёного молока льняное платье с пышным, длинным рукавом надёжно хранило тепло. Затейливая маковая вышивка с вкраплением золотой нити да россыпи мелкого рубинового камня лучше охранной грамоты служили защитой в людских очах. Всяк знал царский узор и смиренно склонял главу, стоило лишь попасть царственному знаку в поле зрения.

Другое дело царевичи. Их простые, светлые льняные платья и штаны подпоясывали расшивные, с бахромой на концах пояса – единственное допущенное украшение. Серебристо-синяя нить складно выводила диковинных змеев, а меж прихотливых стежков тускло мерцали молочные горошины речного жемчуга.

– Только ли? – вопросила старшая из владычиц.

Её, не утратившие бирюзовой свежести, глаза смотрели вглубь юного взора, пытливо и с долей затаённой надежды. Янтарные глазки Млада не дрогнули и выдержали бабкин взор – не из пугливых рос мальчуган, скорее всего ему и быть супругом будущей старшей.

Мальчишка пихнул, не сильно, брата, взывая к поддержке, и настойчиво повторил:

– Государыня, пожалуйста. Всего один круг! – И видя, что каменная твердь старшей не дала трещины, уже с жалобной ноткой надавил на старшого братца. – Милан, ну скажи, ну попроси!

Мальчик с ясным и доверчивым взглядом серых глаз – это он от отца, Белослава, наследовал – кротко, с замиранием посмотрел на Велену и вдруг просто и добродушно выговорил:

– Милая бабушка, дозволь мне с братцем обойти вокруг брошенного святилища, как мы делали в том году, а до того в предыдущем.

Ну как тут устоять? Вот и Велена не смогла. Хороший посол мира выйдет из Милана, в любом царстве его примут с почестями и выслушают, а послушав, согласятся. У старшего внука все задатки доброслова, пусть он не хитрец, как Млад, но правда и не должна иметь гладких углов. А лгать и искажать истину Милан не умел, да и вряд ли научится – этот дар даётся от рождения, от отца иль матери. Млад пошёл в мать, а Милан – в своего простодушного и тщеславного отца.

– Если оба поклянётесь землёю да водою, что не станете касаться стен пропащих и не вздумаете лезть в древнюю обитель, точно голодные крысы, – поставила своё условие бабка, частично признавая их просьбу.