Дженнифер Доннелли - Сестрица

Вот хотя бы месяц назад, когда она искала в своем гардеробе розовый зонтик, носить который вечно заставляла ее Маман – «Розовое улучшает цвет лица, Изабель!», – и еще эти жуткие атласные туфли – «Ничего, что они жмут, зато твои ноги выглядят не такими большими!». И натолкнулась на книгу об Александре Великом, спрятанную туда, чтобы ее не забрала Маман.

Опустившись с книгой прямо на пол, отчего помялось ее вычурное платье, Изабель принялась с жадностью перелистывать страницы. Они хранили память о тех счастливых временах, когда ей еще не объяснили, что все великие воины и генералы были мужчинами и что девушке не к лицу проявлять интерес к мечам, боевым коням и военным стратегиям. Глядя на иллюстрации, Изабель снова показалось, будто она скачет бок о бок с Александром Великим, с боями прокладывая вместе с ним путь через Египет. Она читала, и от невозможности получить то, чего ей хотелось, на глазах выступили слезы.

Она уже почти осушила их, когда в комнату вошла Элла с серебряным подносом. На нем стояла чашка горячего шоколада и тарелочка с пирожными «мадлен».

– Я слышала, как Маман кричала на тебя из-за парасольки и туфелек. И решила сделать тебе приятное, – сказала она, ставя поднос рядом с Изабель.

Элла была добрая девочка и хотела сделать как лучше. Но ее доброта всегда была Изабель поперек горла.

Она уставилась на сводную сестру, которой не нужны были ни розовые парасольки, ни узкие туфельки. Которая даже в стоптанных башмаках и старом, заплатанном платьишке походила на богиню. Потом перевела взгляд на себя, на это нелепое платье, которое шло ей как корове седло, схватила чашку с горячим шоколадом и запустила ею в стену. Вслед полетела тарелочка с пирожными. А за ней – поднос.

– Прибери, – рявкнула она, и ее глаза сверкнули злым огоньком.

– Изабель, отчего ты так расстроена? – спросила Элла, огорченная тем, что натворила сестра.

Изабель, сама не своя от злости, стиснула в кулаки руки и прошипела:

– Хватит, Элла. Хватит быть добренькой со мной. Перестань уже!

– Прости меня, – тихо сказала Элла и покорно склонилась над осколками разбитой посуды.

Такая покорность, которая должна была бы умилостивить Изабель, лишь подлила масла в пламя ее гнева.

– Какая ты жалкая! – закричала она. – Почему ты никогда не постоишь за себя? Почему позволяешь Маман помыкать тобой? Ты так добра ко мне и к Тави, хотя мы ведем себя с тобой ужасно! Почему, Элла?

Элла уже сложила осколки фарфора на серебряный поднос.

– Чтобы не умножать зла, если что-то пошло не так. Чтобы помочь тебе и другим, – ответила она тихо.

– Чем ты мне можешь помочь? Вот если бы ты сделала так, чтобы я стала тобой!

Элла подняла на нее взгляд, полный ужаса:

– Не говори так. Не надо тебе становиться мной. Ни за что на свете.

Изабель даже перестала кричать, так ее поразило напряжение, звучавшее в голосе Эллы. А потом в коридоре послышались шаги Маман; Изабель только и успела, что спрятать свою книгу и схватить зонтик, когда та вошла в комнату и велела поторапливаться. И они отправились на очередную садовую вечеринку, где у Изабель ум зашел за разум от скуки, так что, вернувшись, она позабыла спросить Эллу, что та имела в виду. А теперь уже поздно, не спросишь.

Мартин, устав стоять на месте, резко прикусил руку Изабель, оборвав ее болезненные воспоминания.

– Ты тоже не большой мастер вести себя как следует, верно, старина? – сказала она коню.

Отведя его в конюшню, она задала ему корму. Привязывать коня нужды не было. Мартин мало к чему стремился, и уж точно – не к побегу из дома. Прежде чем запрячь его, Изабель прошлась по шкуре скребницей. Никакой необходимости в этом не было: нельзя сказать, чтобы он много работал и оттого вспотел, просто ей очень хотелось снова ощутить руками его бока, почувствовать бархатный нос, утыкающийся в щеку, и травянистый запах его дыхания, когда он фыркнет ей в лицо.

Взнуздав коня, Изабель повела его к тележке. Идя к выходу из конюшни, она с тоской оглядывала пустые стойла. Вот тут стояла пара арабских лошадок, которые возили их экипаж, тут – могучие першероны, работавшие в поле; теперь их не было, пришлось продать, когда конюх ушел.

Взгляд Изабель помимо ее воли устремился к крайнему стойлу. И опять – воспоминания. Здесь тоже жил конь, которого продали. Несколько лет назад. Его звали Нероном. Вороной жеребец, семнадцать ладоней от копыт до холки, глаза – живой оникс, грива – текучий шелк. Скакать на нем было все равно что лететь на урагане. Она до сих пор помнила ощущение, возникавшее у нее, когда он с силой ударял в землю копытами, танцуя под ней от нетерпения пуститься вскачь.

И тепло Феликса она тоже помнила. Как он сидел позади нее, обхватив ее руками за талию, губы – у ее уха, взгляд устремлен на каменную стену впереди. Он смеялся, и в его смехе был вызов.

– Нет, Изабель! – закричала тогда Элла. – Это же опасно!

Но Изабель не слушала. Она коснулась пятками боков Нерона, и миг спустя стена уже летела на них. Элла закрыла глаза руками. Изабель распласталась по шее скакуна, прижавшись к нему грудью, зарывшись руками в гриву, чувствуя спиной Феликса. Жеребец под ней напряг каждую мышцу своего тела, и тут она поняла, что значит летать. С гиканьем и улюлюканьем они приземлились по ту сторону ограды и, не останавливаясь, умчались в Дикий Лес, оставив Эллу позади.

Картинки прошлого растаяли так же быстро, как пришли; перед ней снова было пустое стойло с затянутыми паутиной углами.

Нерона больше нет. Феликса тоже. Их отняла Маман, а с ними и кожаные лосины для верховой езды, и пиратскую шляпу, и ее коллекции камней, черепов животных и птичьих гнезд. Деревянный меч. Книги. Одно за другим исчезали они из жизни Изабель, и каждая потеря была для нее как взмах ножа. Того, что обстругивал ее. Обрезал заусенцы. Высекал из нее ту благовоспитанную девицу, какой хотела ее видеть Маман.

Иногда она все еще чувствовала боль от этих ран.

– Шесть су, – сказала жена пекаря, сложив мясистые руки на обширной конопатой груди.

– Шесть? – повторила за ней Изабель, недоумевая. – Но здесь же написано «три». – Она указала на прилавок с хлебом, где стояла дощечка с ценами, выведенными мелом.

Женщина плюнула себе в ладонь, стерла «3» и написала «6».

– Для тебя – шесть, – дерзко заявила она.

– Но это же двойная цена. Так нечестно! – запротестовала Изабель.

– А превращать сводную сестру в рабыню честно? – отозвалась женщина. – И не отпирайся. Вы были жестоки к беззащитной девушке. Ну и как, высоко удалось забраться? Вон, Элла теперь королева и стала еще красивее. А кто ты? Все та же страшная сводная сестра.

Изабель опустила голову, чувствуя, как пылают щеки. Они с Тави только что приехали на рынок, и вот, уже началось.