Александр Владыкин - Втора. Иллюзия жизни. Том 1

Как-то незаметно Интеграл увлекся бегом, и показывал довольно приличные результаты. Видимо от избытка энергии, молодой организм требовал нагрузки. Михалыч явно задерживается, я уже была вся на нервах. Не получалось у меня бегать и следить за всем-то на уроки опоздаем, после остывшего завтрака, то после обеда круглоголовые за мной гурьбой бегают, в поисках своих подопечных, жалуясь, что я им срываю какой-то важный эксперимент. И услышав долгожданный шум винтов военной вертушки, я облегченно вздохнула. Свою ошибку я поняла, когда увидела, что вместо Михайловича, из вертушки выпрыгнул маленький мужичок, с громадным рюкзаком, пригнулся под винтами и колобком покатился навстречу встречающим командирам.

– Что энто за фрукт? – подумала я, Филиппок какой-то.

Но после того, как командир привел его к нашей казарме…Первый, ёкнуло сердце. Командир вытер пот с лица:

– Принимай пополнение, как там тебя?

Я подсказала – Вторая.

–Не разбираюсь я в вашей нумерации, но это, как его, ваш очередной – последний в вашей десятке.

– В обойме,– поправила я.

Но командир в сердцах, махнул зажатой в руке фуражкой, уже направлялся на выход, к двери. Обойма выстроилась сама, я тоже стала на свое место в строю.

– Воспитателя нет, поэтому представляйся сам, – предложила я колобку.

Он недоуменно потоптался, скинул рюкзак, в котором что-то загрохотало, пнул его для надежности.

– Я, это…,– пробубнил под нос прибывший, – Никита.

Потом подошел к Немому, протянул руку:

– Никита – повторил колобок.

Немой механически поздоровался и посмотрел на меня. Я сообразила мгновенно вышла из строя, и представила каждого члена обоймы, по кличкам (Имя было у Интеграла, но я и представила его, как Интеграла, он не обиделся. Остальные, в том числе и я, имен не имели). Вскоре на рюкзак полетела фуфайка, в которую был закутан новичок, потом три свитера, какие-то платки, подвязки, ватные брюки, спортивные, ленты, подтяжки и куча всякой дребедени, что настоящим мужикам таскать не положено. Вскоре перед нами предстало вполне нормальное человекообразное существо, лет двенадцати, только метр с кепкой. И не толстый совсем. Строй рассыпался, вся обойма умчалась по своим делам, а мне нельзя-я-я, вводи в курс дела новичка: спать будешь здесь, в тумбочке можно хранить…, подъем в пол седьмого…, твое место в обойме № десять, туалет в конце коридора. И ответы на тысячу зачем и почему. Интеграл крутился рядом, потом не выдержал, подошел к новому и указывая пальцем на огромный рюкзак, спросил:

– Это что…? Это зачем?

– Лаборатория, – ответил новичок.

– Можешь сдать лишнюю одежду в склад тете Дусе.

Так закончив с наставлениями, этой фразой я закончила вводный инструктаж.

– В общем! Добро пожаловать! Располагайся.

Интеграл уже приспосабливался посмотреть лабораторию, но не тут то это было; Никита подскочил и закрыл рюкзак, как Матросов амбразуру, своей мощной грудью. Сразу признав меня старшей, он обратился ко мне, почти по уставу:

– Товарищ командир! Распорядитесь, чтобы мне выделили помещение, под лабораторию.

У меня отпала челюсть. Первым среагировал Интеграл, и нервно захихикав, выскочил на улицу. Я еще была в ауте.

– И чтобы это помещение было хорошо вентилируемое, желательно принудительная вентиляция, – добавил новенький.

– А ты не опух, а ты не обор…?

Слова застряли в моем горле. И тогда я поняла, что эта лаборатория у него будет.

– Хорошо, я вашу просьбу передам по инстанции, – холодно ответила я, и с тех пор к новичку обращалась только на Вы.

Пока Никита располагался и обживался, я через колючку, поперлась искать командира или дежурного по части. Услышав просьбу новичка, реакция командира совсем не отличалась от моей, только в более полном варианте

– А, он не опух…?

Но увидев перед собой двенадцатилетнюю девчонку, споткнулся на слове и закашлялся.

– Хорошо, примем к сведенью, – ответил военный и я ретировалась в казарму.

Через два часа вертушка приперла личного инструктора Никиты. Это был кадр, который полностью разрушал весь институт власти круглоголовых. Во-первых, не признавал халатов, громко говорил, постоянно с кем-то ругался, всех оскорблял, то кацапами, то москалями клятыми. Особо доставалось военным. Голова у него была побрита на лысо, а на самой верхушке длиннющий клок волос, который он называл – оселедец. Ко мне же он почему-то обращался вежливо и зачастую, из уважения, переходил частично на русский язык.

– Дивчина, а где ты спрятала маленький кусочек дерьма, что себя называет Никитою?

Сам задавал вопрос, сам на него отвечал, сам же находил подопечного и за ухо тащил в контору. Никита давал отпор еще в казарме, в конторе шел непрерывный скандал, иногда от боли кричал Никита, но не поверите, больше орал инструктор. Этот мордобой продолжался часа два, потом инструктора под руки, фактически, тащили к вертушке двое старших, а Никита, прошмыгнув через дверь, вовсю наяривал к казарме. На лицах инспектора и подопечного светились довольные улыбки.

– Ну и шельмец, ну и сукин сын-восхищался учеником побитый инструктор.

Казак отходил целую неделю. Никита целую неделю занимался самоподготовкой, потом опять все повторялось. Уши у Никиты постоянно были красного цвета. Интеграл немного жалел новичка. Но Никита к инструктору отнесся с уважением, с каким – то глубоким почитанием.

– Он кто? – спросил Интеграл.

– Волхв. Последний Волхв – ответил новичок.

– А, за что это он так тебя? – показывая на уши, спросил Интеграл.

– Так надо, услышал в ответ. А что ты знаешь о берсерках?

На вопрос о берсерках Интеграл не знал ничего. На следующий день группа старших курсантов освобождала каптерку – пристройку к казарме. Вертушка притащила вытяжку – электродвигатель с хреновиной, похожей на улитку. Вскоре, так тщательно охраняемый рюкзак уполз в новую лабораторию. Никита не игнорировал марш броски, бегать он любил, но в силу своей комплекции, постоянно отставал, был десятым всегда и везде. Все остальное свободное время он проводил в лаборатории, не допуская в нее никого. Цыган говорил, что старшие курсанты приносят к лаборатории трупы различных животных и даже на вертушке привозят покойников из морга. А Никита в лаборатории делает военную чупокабру. Вокруг новичка возник некий ореол таинственности, все на него смотрели с опаской, и с не прикрываемым любопытством. Мы между собой –шу, шу…, старались определить и окончательно приписать десятого в обойме, но он с таким ворохом достопримечательностей, как бракованный патрон, никак не хотел влезать в обойму. Одним не нравилось, что его называют по имени (Некоторым даже обидно было, мне тоже), другим его запах и таинственность (Когда жизнь меня немного помотала, я поняла, чем пахло (Вернее воняло) от десятого: он, его одежда, все чего он касался, надолго пропитывалось запахом формалина. Вонь, хуже уксуса.), третьим (Не будем пальцем показывать на Цыгана) эта вонючка совсем не нравилась.