Олег Белоус - В преддверии нулевой мировой войны

Глава 1

Длинный кнут в руках палача вновь пронзительно свистнул. На спине висящего на дыбе с вывернутыми из плеч и высоко поднятыми над головой руками мужчины раскрылась еще одна алая полоса. Новые кровавые пятна окрасили разорванную до пупа когда-то белоснежную рубаху. Мученик страшно захрипел, забился, орать он уже не мог. Истощенное лицо – землисто-серое – уши оттянулись, зубы, ощерясь, захрустели от невыносимой муки. В пыточной полутьма. Ее лишь слегка рассеивает слабый свет, падающий из грязного, засиженного мухами окна под потолком да мерцающий огонек свечи на грубо сколоченном столе. За ним расположился дьяк. Он с интересом рассматривает пытаемого и неторопливо оглаживает куцую бороденку. В неверном освещении видна густая паутина на кирпичных сводах подвала Разбойного приказа, на столе холщовая котомка. Мусор на земляном полу да перекладина с блоком и петлей, внизу лежачее бревно с хомутом – дыбу. Пахнет застаревшей сыростью, мышами и свежей кровью. Заплечный мастер Иван Стрижов – приземистый, широкоплечий человек в красной рубахе до колен, до глаз заросший буйной цыганской бородой, славился мастерством. С пятнадцати ударов кнутом, конечно, если бил без пощады, мог просечь человека до станового хребта, но сейчас необходимо заставить правдиво отвечать, а не казнить смертью.

– Три, – произнес палач, кнут змеей опустился к щегольским алым сапожкам. Отойдя к стенке, он словно растворился в ней, стал как предмет мебели.

– Больно, Феденька? – участливым голосом поинтересовался дьяк, поправил железные очки и внимательно посмотрел на страдальца. Тот висел с раскрытым ртом и расширенными глазами на аршин над землей. Опознать в окровавленном оборванце Романова Федора Владиславовича, миллионера, хозяина множества успешных бизнесов и просто везунчика по жизни, решительно невозможно. На лице читалось страдание от чудовищных и абсолютно незаслуженных мук. Но дьяк, в силу особенностей профессии, не принадлежал к числу людей, которые восприняли бы это выражение лица слишком уж всерьез.

Пытаемый поднял голову, хотел выкрикнуть, но вышло хрипло и невнятно:

– Господи, все скажу… – голова вновь упала, явив миру крупные завитки седых и грязных волос, плотно покрывавшие макушку.

– Не поминай Господа нашего всуе, – по-отечески покачал головой дьяк и добавил, – говорил же я тебе – не запирайся, а ты упрямишься! Три дня уже мне голову морочишь! Не хорошо это: и себе лишние муки телесные, и нас задерживаешь. Словно нам заняться нечем, как выслушивать твою лжу!

Дьяк слегка поджал губы, придвинул поближе к узкому конусу света вокруг свечи бумаги и принялся читать нараспев:

– Оный Федька расплачивался в кабаке золотой цепью. Целовальник взять ее не взял, позвал стрельцов. Далее этот Федька крикнул: «Слово и дело государево!» Посему воевода Иван Дмитриевич приговорил Федьку отправить под крепким караулом в Москву, в Разбойный приказ. При оном Федьке найдены: пистоль один, книжицы разные, писанные русскими буквами, но не по-нашему. Денег же не найдено. А еще колдовская тарелка квадратная. Когда Федька восхочет, она показывает облыжные картинки на государя и вещает человеческим голосом.

Дьяк оторвался от бумаг и поднял укоризненный взгляд на страдальца.

– Правда сие? Подтверждаешь?

Допрашиваемый поднял голову на дьяка. Обильные слезы потекли из его глаз, разбитые в кровь губы задрожали в бесшумном плаче. Разве мог он представить, что путешествие в Москву, с целью стать фаворитом и наставником царя Петра, закончится в пыточном подвале Разбойного приказа? Когда, через месяц странствий по дикой уральской тайге и не менее диким башкирским степям, он вышел к русским землям, то уже думал, что испытания закончились, и все будет хорошо. Но в Казани, когда он обедал в харчевне, по навету кабатчика чудного посетителя, странно изъяснявшегося, не ведавшего обычаи, схватили стрельцы. Его обвинили, что он фальшивомонетчик. Видите ли, не бывает таких золотых монет, какими он расплачивается. В далеком детстве Федор читал Петра 1 Толстого. Тех, кто произнес волшебные слова «Слово и дело!», немедленно отправляли в Москву. Этим последним шансом он и воспользовался себе на голову.

Вздрогнув всем телом, Федька произнес плачущим голосом:

– Из 2011 года я, из будущего! Нас целый город перенесло к вам в прошлое. К царю Петру я спешил, чтобы упредить его и помочь…

Дьяк укоризненно покачал головой, несколько мгновений молча смотрел в серое, запавшее лицо пытаемого, потом искривил губы в ласковой усмешке:

– Все упираешься? Воруешь, на государя злоумышляешь, так и ответ умей давать, а что же я так-то бьюсь с тобой? Мне правду знать нужно! А не сказки тобой рекомые. Колдовал?

Дьяк повернулся к внимательно слушавшему разговор палачу. У висящего на дыбе жилы надулись от натуги:

– Все скажу, все признаю, только скажите! Хоть колдовал, хоть что! – выдавил из горла Федька.

– Все отпираешься, – укоризненно покачал головой дьяк и сделал знак палачу.

Тот подошел поближе, примерился.

– Пять, – жестко приказал дьяк.

Заплечных дел мастер размахнулся кнутом, с хеканьем ударил, падая вперед. Свистнуло, раздирая воздух, кнутовище. Судорога прошла по давно не мытому телу. Федька коротко простонал.

Резко пахнуло мышами.

"Мышей нынче у нас развелось", – подумал дьяк и поморщился, – "все хочу попросить в аптеке мышьяку, да забываю, записать что ли где?"

Иван Стрижов вновь полоснул с оттяжкой концом кнута между лопаток, тело разорвал до мяса. Пытаемый закричал, брызгая слюной:

– Все скажу!

На пятом ударе голова вяло мотнулась, упала на грудь, из прокушенной губы потекла струйка крови на остатки рубахи. Палач мягко подошел к висевшему, потрогал его, покачал головой.

– Надо снимать, а то помрет, сердце слабое.

Дьяк вытащил платочек и вытер губы. Иван – палач опытный. Если говорит, что помереть может, так оно и есть. Лучше не рисковать.

– Хорошо, отложим до завтра, сними, оботри хлебным вином, смотри, что хочешь делай, но чтобы не помер!

На лестнице, ведущей в подвал, послышались тяжелые шаги, заскрипели старые доски под грузным телом. Дьяк нахмурился, настороженно повернул голову к входу. Кого это нелегкая несет?

Скрипнула, открываясь, дверь, в проеме показался сам князь Федор Юрьевич Ромодановский – глава Преображенского приказа розыскных дел. В горлатной боярской шапке и в двух шубах – бархатной и поверх – нагольной бараньей, в руке изукрашенный посох. Выглядел он внушительно и, для знающих, кто это, страшно. Слава по Москве у него шла специфическая. Говорили, какого дня крови изопьет, того дни и в те часы и весел, а которого дни не изопьет, то и хлеб в горло не лезет. Позади – слуга с факелом в руке. Дьяк переменился в лице, вскочил, вместе с Ивашкой Стрижовым торопливо склонился. Князь брезгливо огляделся, со свету и не разберешь, где что. На дыбе висел окровавленный страдалец с закатившимися глазами, рядом заплечных дел мастер. Боярин сурово нахмурился. Шевельнув закрученными усами, мотнул толстым лицом. Глаза выпучились, словно у рака. Спросил густым басом: