Сергей Бутко - Доброволец. На Великой войне

– Оболочка разрушается при выстреле нарезами орудия, – объяснял мне Герасимов, – и прямо от его дула брызжет страшный, смертоносный дождь…

И опять я был готов проклинать себя за то, что наговорил лишнего. Захотелось мне выпендриться и порассуждать о возможностях нынешних артсистем. Ведь только спросил, а у прапорщика уже глаза разгорелись. Не иначе увидел во мне родственную душу?.. Так и есть. Тут же началась новая порция «ликбеза»:

– …Взять хотя бы нашу обычную трехдюймовку. Внешне она проста, не требует особых мер упрочнения. По баллистическим показателям является чуть ли не лучшей полевой пушкой в мире, но… есть у нее и недостатки: почти полное бессилие фронтового огня ее шрапнели против укрытий противника, ограниченность возможной стрельбы через голову своей пехоты, большая масса…

В общем, Остапа понесло… И не остановить…

– …Со снарядами тоже неразбериха. Вместо того чтобы все как следует оценить и взвесить, наше начальство оставило нам двадцатидвухсекундную трубку, в то время как нужна тридцатисекундная. Только благодаря последней трехдюймовка способна бить на семь верст…

Выслушивать «лекцию» мне пришлось долго. Прапорщик стал выдыхаться лишь после воспоминаний:

– …Несмотря на потери от артиллерийского огня, наши стрелки тогда энергично наступали от Рабалина на Малиновку. Германская четырехорудийная легкая батарея открыто выехала на позиции – на холм впереди Малиновки. Этот выезд заметил капитан Колонтаевский, командующий только что переменившей свою позицию батареей, в то время, когда он влезал на дерево на наблюдательном пункте недалеко от своей батареи. Уцепившись одной рукою за сук, а другой рукой схватив бинокль, он скомандовал батарее, только что окончившей постройку параллельного веера: «Шестьдесят, трубка шестьдесят, батарею, правое!» – …И получил нулевую вилку [17] Ситуация, когда при одной и той же установке прицела разрывы снарядов происходят перед и за целью. Иначе говоря, прицел случайно оказывается точным. . – «Пять патронов, беглый огонь!» – …И батарея противника умерла, не успев сделать ни одного выстрела…

Все это, конечно, замечательно, но мне-то оно зачем, когда своих фронтовых воспоминаний теперь выше крыши? Выручил Иваныч – меня желал видеть наш ротный. Отделавшись таким образом от Герасимова, я направился к штабс-капитану Сазонову, предчувствуя очередную перемену, связанную именно со вчерашним происшествием в окопах. Не ошибся я с предчувствиями. Ох, не ошибся.

Как я уже говорил, наше начальство «квартировало» в занесенном снегом фольварке. Главной достопримечательностью там была баня. Это Акимкин подсуетился. Он до войны работал печником и через Гойду выпросил у Сазонова разрешение устроить баню в одном из домов (говорили, что дом пивовару какому-то раньше принадлежал). Там очень кстати оказался водопровод и склад кирпичей для устройства очага. В два дня баню сделали, но как она выглядела, я не знал. Да мне сейчас и не до мытья. Шедший со мной Гойда рассказал, что у Георгия Викторовича относительно моей скромной персоны есть кое-какая мысль. Что же задумал наш ротный? Пока не знаю, но вскоре выясню…

Вместе с Гойдой вхожу в большой двухэтажный дом, напоминающий школу. Внутри уютно и тепло, длинный коридор с дверьми. Гойда куда-то отлучился, но велел ждать. Стою, жду, когда фельдфебель вернется, а заодно урывками слышу неспешные разговоры, раздающиеся за одной из дверей – беседовали, судя по всему, врачи:

– …Военно-врачебные заведения и мы все созданы на войне как бы с исключительной целью – служить объектами разряда мстительно-злобных чувств, накопленных у военачальников, которые с большей бы производительностью и по надлежащему бы адресу должны быть изливаемы ими уж никак не на нас, врачей, а на врагов, против кого идет война.

– Все больше убеждаюсь, что главные революционеры, губящие Россию, – это наш правящий класс и военная бюрократия с пресытившимся, туго набитым доверху и совершенно глухим к элементарным нуждам народа брюхом. По ампутации гангрены немецкого милитаризма очередной задачей России должна стать и ампутация нашей полицейско-бюрократическо-хамской гангрены правящих слоев, на околпачивании и эксплуатации правящих масс строящих свое благополучие…

Послушать дальше эти крамольные для правящей верхушки речи мне не довелось – Гойда позвал к ротному. Тот обитал в одном из «кабинетов» на втором этаже. Небольшая комната. Диван. Кресло. В углу стоит шкаф. На столе разложена карта-двухверстка в два цвета. Сазонов склонился над бумагами и настолько был погружен в работу, что не замечал нас, а лишь писал, недовольно ворча себе под нос:

– …Запасные день ото дня прибывают все хуже и хуже, резервов нет, фланги на весу, ориентировки и сведения о противнике отсутствуют, тыловых путей и этапов не существует. И при этом солдат заставляют заниматься всякой ерундой, будь то лужение котлов или пилка дров в ближайшем лесу. Хорошенькое дело, когда такие перспективы…

Оперативно-стратегические рассуждения прервал фельдфебельский бас. Спустя некоторое время очередь дошла до обсуждения вчерашнего подвига Мишки Власова:

– Вот что, братец, в списках на награждение твое имя значится. Заслужил. Однако… – Сазонов сделал многозначительную паузу. – Однако есть и другая новость. Тут ко мне только что приходил поручик Орлов с просьбой принять тебя к нему в команду…

Сюрприз так сюрприз. Поручик Орлов у нас в роте заведует разведкой и всем тем, что с ней связано. Неужели угодил я в ротные разведчики благодаря ночному бою и, возможно, своим новым доселе неизвестным возможностям? Кто ж его знает? Еще один подарок, но мне ли его обсуждать, когда любой опыт будет полезен и обязательно пригодится в будущем.

А Сазонов, закончив «официальную часть», перешел к неофициальной, открыв шкаф и достав оттуда большой баян с тремя рядами клавишей. То, что ротный у нас любит на нем музицировать, я помнил и теперь приготовился стать невольным зрителем и слушателем небольшого «концерта».

– Ну и что же вам сыграть? – Сазонов вопросительно посмотрел на нас, словно ожидая ответа. Гойда если что и мог предложить, то «Комаринского» или «Барыню», а меня черт дернул ляпнуть про «Лунную сонату». Тут же пришлось долго объяснять, откуда я про нее знаю. В итоге соврал, что в госпитале было пианино и на нем много чего играла Гиацинтова и врачи. Сазонов, кажется, поверил, призадумался, приладил ремни, с полминуты пробежался пальцами по клавишам, а после более уверенно начал играть…

Играл он хорошо, душевно. Именно в таком исполнении я как-то услышал эту мелодию на отчетном концерте в нашей детской школе искусств. А теперь слушал ее тут, в начале двадцатого века, вспоминая свое, наверное, уже окончательно потерянное «прошлое». Сердце защемило страшно! Захотелось вдруг взять и все рассказать и Сазонову, и Гойде! Всю правду как есть! О себе, о будущем, о революции, о Гражданской войне!..