Рейчел Хартман - Серафина

Епископ прочистил горло, но мои внутренности словно заледенели, и я едва могла дышать.

Я огляделась в отчаянии, пытаясь на чем-то сосредоточиться.

Мой взгляд упал на королевскую семью: три поколения сидели перед Золотым Домом, словно траурный портрет. Седые локоны королевы Лавонды рассыпались по плечам, ее водянисто-голубые глаза покраснели от слез, пролитых по сыну. Принцесса Дион сидела прямо и пристально смотрела вперед, словно планируя, как отомстит убийцам своего младшего брата или самому Руфусу за то, что не дожил до сорока. Принцесса Глиссельда, дочь Дион, положила свою золотую головку на плечо бабушки, чтобы утешить ее. Принц Люсиан Киггз, кузен Глиссельды и ее жених, сидел отдельно от семьи и смотрел вперед невидящим взглядом. Он не был сыном принца Руфуса, но выглядел таким же пораженным и убитым горем, как будто потерял отца.

Им нужен был Небесный покой. У меня не хватало познаний о святых, но я знала о грусти и о том, что музыка могла быть лучшим бальзамом от нее. Я могла подарить им это утешение. Я поднесла флейту к губам, а глаза подняла к сводчатому потолку и заиграла.

Я начала слишком тихо, не уверенная в мелодии, но ноты словно сами находили меня, и моя уверенность росла. Я выпустила из себя музыку, и она полетела, словно голубь, в пространство нефа, сам собор придал ей новую насыщенность и что-то отдал взамен, словно это великое строение тоже было частью моего инструмента.

Существуют мелодии, которые так же красноречивы, как и слова, что сотканы последовательно и неизбежно из чистой эмоции. «Обращение…» – одна из таких. Казалось, словно композитор пытался дистиллировать чистейшую эссенцию скорби и сказать: «Вот что значит кого-то потерять».

Я повторила «Обращение…» дважды, не желая его отпускать, окончание мелодии ощущалось как еще одна значимая потеря. Я освободила последнюю ноту, напрягла слух, чтобы уловить последнее затихающее эхо, и почувствовала, что готова рухнуть в изнеможении. Аплодисментов не будет, как и до́лжно при таком событии, но сама тишина оглушала. Я взглянула на поляну лиц, через собравшихся аристократов и других высоких гостей, на толпу простолюдинов за барьером. Никакого движения не было, только драконы неловко ерзали на своих местах, и Орма, прижавшийся к перилам, нелепо махал мне своей шляпой.

Я слишком устала, чтобы решить, что из этого больше смутило меня. Я склонила голову и ушла.

Я стала новым ассистентом придворного композитора и победила двадцать семь других музыкантов, от путешествующих трубадуров до признанных мастеров, чтобы получить эту должность. Я была сюрпризом: никто в консерватории не обращал на меня, протеже Ормы, внимания. Орма занимал низкое положение учителя музыкальной грамоты и не был настоящим музыкантом. Он вполне неплохо играл на клавесине, поскольку играл сам инструмент, если только бить по правильным клавишам. Орме не хватало страсти и музыкальности. Никто не ожидал от его ученицы чего-то выдающегося.

Моя анонимность была нарочитой. Папа запретил мне дружить с другими учениками и учителями. Я понимала это, хотя и была одинока. Отец не запрещал мне открыто проходить собеседование на работу, но я отлично знала, что это ему не понравится. Такова была наша обычная жизнь: он устанавливал узкие рамки, а я подчинялась, пока могла. Всегда именно музыка толкала меня за пределы того, что он считал безопасным. И все же я не предвидела глубину и размах его ярости, когда он узнал, что я покидаю дом. Я знала, что за его гневом в действительности скрывался страх за меня, но от этого легче не становилось.

Теперь я работала на Виридиуса, придворного композитора со слабым здоровьем, нуждающегося в помощнике. Сороковая годовщина соглашения между Гореддом и драконами стремительно приближалась, и сам Ардмагар Комонот, великий генерал драконов, приедет на празднование всего через десять дней. Виридиус отвечал за концерты, балы и другие музыкальные развлечения. Я должна была прослушивать исполнителей, создавать музыкальные программы и преподавать принцессе Глиссельде уроки игры на клавесине, которые Виридиус считал скучными.

Две первые недели я была занята этим, но внезапные похороны добавили работы. Болезнь Виридиуса разыгралась, поэтому вся музыкальная программа легла на мои плечи.

Тело принца Руфуса перенесли в склеп, куда за ним последовала только королевская семья, духовенство и самые важные гости. Соборный хор спел «Отбытие», и толпа начала расходиться. Я, пошатываясь, вернулась к алтарю. Я никогда не выступала перед публикой, только перед одним-двумя людьми, и не ожидала такого волнения до выступления и такого изнеможения после.

Святые на Небесах, я словно стояла голая перед всем миром.

Я бродила, поздравляя музыкантов и наблюдая за сборами. Гунтард, мой ассистент, подбежал ко мне сзади и положил руку мне на плечо, что совсем мне не понравилось.

– Учительница музыки! Это было более чем красиво!

Я устало поблагодарила юношу, кивая и отступая от него.

– С вами хочет встретиться какой-то старик, – продолжил Гунтард. – Он появился во время вашего соло, но мы отослали его прочь. – Он указал вверх по апсиде к часовне, где ждал пожилой мужчина. Его темная кожа говорила о том, что он прибыл из далекой Порфири. Его седеющие волосы были заплетены в аккуратные косички, а на лице виднелись морщинки от улыбок.

– Кто он? – спросила я.

Гунтард презрительно встряхнул своими подстриженными под горшок волосами.

– У него куча танцоров пигегирии и безумная мысль, что мы захотим, чтобы они танцевали на похоронах. – Губы Гунтарда изогнулись в улыбке, осуждающей и завистливой, какая появляется у жителей Горреда, когда они говорят о декадентах-иностранцах.

Я бы никогда и не подумала вставить пигегирию в программу. Мы, горредийцы, не танцуем на похоронах. Но я не могла позволить ухмылке Гунтарда остаться без ответа.

– Пигегирия – древний и чтимый танец в Порфири.

Гунтард фыркнул.

– Пигегирия переводится как «тряска задницей»! – Он нервно глянул на святых в их альковах, заметил, что некоторые из них хмурились и набожно поцеловали свои костяшки. – В любом случае его труппа в монастыре смущает монахов.

Моя голова начинала болеть. Я передала Гунтарду флейту.

– Верни это хозяину. И отошли танцоров – вежливо, пожалуйста.

– Вы уже уходите? – спросил Гунтард. – Мы тут хотим отправиться в «Солнечную обезьяну». – Он положил ладонь мне на руку.

Я замерла, пытаясь справиться с импульсом оттолкнуть его и сбежать. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Спасибо, но не могу, – ответила я, снимая его руку со своей, надеясь, что он не обидится.