Николай Ярыгин - Честь имею

По приезде на место – как я понял, это и было подворье Петры – мне предложили на выбор: лечь в доме или на сеновале под навесом. Благо на улице поздняя весна или ранее лето и тепло. Я подумал, что на свежем воздухе мне будет лучше, да и не хотелось стеснять хозяев, поэтому решительно показал на сеновал. Правда, сена еще не было, а была солома, на которую бросили какую-то ряднину и тонкую дерюжку, заменяющую одеяло.

Что интересно, за все время нахождения рядом с этими людьми я умудрился не произнести ни слова. Чувствовал, что говорят не по-русски, хотя и все понимал. Но пока меня конкретно ни о чем не спрашивали, я молчал, решив попробовать говорить позже, когда останусь один. Забравшись на сеновал по небольшой приставной лестнице, я с удовольствием вытянулся на импровизированной постели. Не успел улечься, как появился Вилкул и положил рядом со мной сумки, снятые с коня.

– Господин, снимай камзол и рубашку. Арна постирает. А ты вот пока надень, она чистая.

И он протянул мне такую же рубаху, как была на Петре. Я снял камзол и стащил рубашку из какого-то материала, похожего на хлопок. Правда, та одежда, что предложил Вилкул, на меня никак не хотела налезать, и я махнул рукой: подумал, что лето, не замерзну. В конце концов, мне побыстрей хотелось остаться одному, чтобы обдумать все что со мной произошло. Но из задуманного так ничего и не вышло – едва я остался один, как меня сморил сон.

Проснулся, когда звезды начали гаснуть, предвещая скорый восход, над землей тянулась дымка тумана, а на траве обильно лежала роса. Это что, получается, я проспал почти сутки? В загородке для скота слышались шевеление и тихий голос. Через некоторое время оттуда появилась молодая девушка, даже девочка, неся перед собой жбан – наверное, с молоком. Увидев, что я смотрю на нее, она ойкнула, засмущавшись, и быстро засеменила в дом.

Я усмехнулся и, улегшись поудобней, предался размышлениям, что все-таки со мной произошло и где я нахожусь. Промучившись с полчаса и так ничего и не решив, я обратил внимание на сумки, лежащие рядом со мной. Подтянув их поближе, решил проверить, что же там находится – может, хоть что-то прольет свет и даст больше информации. Развязав завязки на одной, заглянул внутрь, обнаружил два небольших котелка, вложенных один в другой, деревянную ложку, лепешку, завернутую в чистую тряпицу, и кусок сыра.

В холщовом мешочке была какая-то крупа и, по всей вероятности, полоски мяса, засушенные до состояния деревяшки. «Походный набор», – подумал я, укладывая все на место и завязывая сумку как было, и взял в руки следующую.

А вот тут уже были более интересные находки: Сверху лежала такая же рубашка, как и та, что я отдал стирать, которую я тут же натянул на себя. В кожаном мешочке находились монеты разного цвета и размера. Я их тщательно пересчитал, чтобы запомнить. Желтых кругляшей (вероятно, золотых монет) было четырнадцать штук, серебряных монет – а серебро я уж точно знаю – было сорок девять штук, медных монет – сто три штуки. Аккуратно ссыпав их обратно, я завязал мешочек.

Определить, бедный я или богатый, я пока не мог, так как номинальной стоимости монет не знал. Там же находился небольшой ларец, в котором лежали две красочно оформленные грамоты, с печатями в виде оскаленной морды какого-то зверя из семейства кошачьих, и заполненные неизвестной мне письменностью.

Покрутив грамоты в руках, я бережно уложил их обратно в ларец. Надо будет найти того, кто сможет их прочитать, а лучше выучить грамоту и прочитать их самому, мало ли что в них написано. Еще в сумке были два широких браслета с красивой резьбой и гравировкой – тоже, видно, золотых. Один был более массивный, второй поменьше, и я бы сказал, что более изящный. В самом низу лежал большой и тяжелый сверток. Когда я его развернул, это оказалась тонкая кольчуга. На этом находки закончились.

Не успел я сложить содержимое сумки обратно, как лестница заскрипела и показалась голова Вилкула.

– Господин уже проснулся? – это было больше утверждение, чем вопрос.

– Как видишь, – ответил я.

Интересно отметить, что это были первые слова произнесенные мной. У меня у нового был приятный баритон, но слова я произносил с небольшим акцентом, как-то более мягко, при этом немного их искажая.

Дети всегда более непосредственные и меньше подвержены чинопочитанию. Поэтому Вилкул тут же сбился с официального тона и зачастил, захлебываясь словами:

– Я тебе сейчас зелье принесу, бабушка Ирма дала, тебе его пить надо, а Арна тебя покормит. А я тоже хотел спать на сеновале, а меня не пустили. А еще…

Договорить он не успел.

– Вилкул, ты куда снова пропал? – раздался звонкий девичий голосок.

Вилкул спрыгнул с лестницы и зашлепал босыми ногами в сторону дома, подняв облачко пыли.

Все это выглядело так потешно, что я невольно тихо засмеялся. Все, что планировал Вилкул, произошло с точностью до наоборот. Ко мне пришла очень хорошенькая девочка или девушка с уже оформившейся грудью, большими карими глазами, пухлыми губами и тонкими чертами лица. Я уже видел ее раньше, когда она выходила из загородки для скота. Она очень стеснялась, так что и я начал испытывать чувство неловкости. Стараясь не смотреть на меня, она налила в плошку ту же гадость, которой потчевала меня вчера знахарка, правда, эта порция была не в пример меньше вчерашней. Потом дала выпить воды из этой же плошки, после чего снова налила в плошку воды и, открыв маленькую склянку, накапала туда же несколько капель розовой жидкости. Вокруг сразу запахло лесом, цветами и ее чем-то неуловимо приятным.

– Это тоже надо выпить, – протягивая мне плошку, сказала она.

Я выпил и это.

– Спасибо тебе, лекарка, – поблагодарил я девушку (хотел сказать: «доктор», но, видно, в этом языке не было такого слова).

Та смутилась еще больше, покраснели не только щеки, а и шея.

Следом за ней Вилкул притащил миску с какой-то похлебкой, кусок серой лепешки и глиняную бутылку с каким-то напитком с запахом продуктов брожения. От напитка я отказался, а вот то, что было в миске, с удовольствием съел. Похлебка оказалась очень вкусной и ароматной.

Пока я насыщался, Вилкул поведал мне все новости. Оказывается, Петро и еще несколько мужиков укатили разделывать лошадь. Я, правда, так и не понял, на мясо они ее разделывать хотят или только шкуру снять, но переспрашивать не стал. Затем он поведал, что его и Арны мать умерла еще два года назад, и Арна теперь ведет хозяйство, а он уже совсем взрослый и осенью пойдет к гончару дядьке Ониму в ученики. Так как своих детей у гончара нет, то он поддался на уговоры Петро, взялся обучать Вилкула гончарному делу. Арне уже шестнадцать весен, и ей пора замуж, только вот никто не сватает, потому что приданого у нее нет, и она иногда по ночам плачет. А Вилкулу ее очень жалко, потому что она хорошая и добрая.