Василий Русин - Час Надежды

Хельга.

«Препарат отлично показал себя, доктор. Пациент номер двести семь всё более проявляет себя как социально-адаптированная личность. Несмотря на побочные эффекты, такие, как головная боль, кратковременная потеря памяти, результаты не вызывают сомнений – по истечении курса лечения пациент вновь станет социально активным и больше не будет подвержен сезонным обострениям или иным формам депрессии и/или расстройствам рассудка».

Электронное письмо было завершено. Хельга легко, одним щелчком, отправила его адресату. Скоро… Она блаженно откинулась на спинку кресла. Скоро она отправится домой и никогда, не будет вспоминать это ужасное место. Леонид… Его история, конечно, необычна, но ведь все мы уникальны, и безумие у каждого должно быть уникальным, так сказать, своим, личным.

Леонид.

– На следующее утро, доктор, я не пошел на работу, я взял больничный, это вышло без труда, я действительно выглядел очень болезненно. Вернувшись домой, я сразу же открыл тетрадь, ту самую, в которую я писал всё, что надиктовала мне туманная леди.

Я вижу, вам интересно, что там было написано? О боже, что там было, вы представить себе не можете. Если прочитать эту историю вслух, прочувствовать каждый слог, каждую паузу, – черт возьми, это был фонетический джаз, господи, он проникал в самую душу, захватывал тебя, будто водоворот страстей, из которого невозможно вырваться. Да и незачем, настолько он был сладостен. Настолько прекрасен.

Вы когда-нибудь танцевали, Хельга? Танцевали так, чтобы каждая частичка вашей души звенела в такт музыке и страсти, переполняющей вас? Это восхитительное ощущение эйфории, высшего откровения, сиюминутного счастья, глубочайшего экстаза, вот что там было! Я раз за разом перечитывал строки, жадно впитывал буквы взглядом, желая раз за разом ощутить глубину чувств, сокрытых в простых чернилах и бумаге.

Вы спрашиваете, о чем там говорилось?! Вы не понимаете? Вы читаете что-либо, кроме ваших докторских статей? Вам знакомы художественные произведения? О, моя Хельга. У меня нет слов.

Я, с вашего разрешения, продолжу. Я вчитывался ради того, чтобы вновь и вновь пережить то небесное чувство полноты, я плакал от счастья и благодарил всех богов за то, что я могу читать! Вот что это было! Вот что было там написано.

Бесконечное волшебство слова. Как ей это удалось? Как туманному призраку, выпившему мои силы, удалось создать такое пронзительное произведение? Каждое слово звенело в моей душе, словно рассветные капли росы: они так же звенят на ветру, застывшие в серебряной паутине. Это были слова, тронутые ветром, пробужденным рассветной благодатью, вестью о том, что ночь более не властна над светом.

*****

Позже, поздно вечером, я продолжал писать под её диктовку. Это было несложно. Я был одержим ею, нет, не призрачной гостьей, нет, идеей, госпожа Хельга. Идеей, что я могу написать прекрасную вещь, и ещё лучше, ведь произведение, вызвавшее в моем сердце столько перемен, не было завершено. И она диктовала мне его продолжение.

Потом, когда я уже не мог писать – руки просто не слушались меня, – я лежал на полу обессиленный, и она обнимала меня. Туман заполнил комнату, он стал теплым и нежным, как её прикосновения. Мне казалось, что он пахнет васильками. Я так давно не видел луговых цветов, запах васильков был эхом из прошлой жизни, когда я был ещё ребенком. Я прикрыл глаза, чувствуя, как её легкие, почти невесомые ладони скользят по моему телу. И мысленно вернулся в детство.

– Леонид, ты веришь в Бога? – этот вопрос вернул меня к реальности, какой бы невероятной она ни была. Я повернулся к ней, её голос был музыкой, которую я хотел слушать вечно. Я коснулся пальцами её волос.

– Нет, думаю, нет, но теперь я верю в чудеса. А ещё я помню рассказы моей прабабки о том, что людям следует бояться туманов и тех, кто приходит с ними. Как быть с этим, я ещё не решил, – она засмеялась, и туман скрыл её от меня. Она растворилась в ворохе снежно-белой неги и вновь появилась с другой стороны от меня. На этот раз туман забрал с собой её одежду.

– Туман связывает два мира в один, он служит тропинкой нам к вам, а вам к нам. Если тебе будет одиноко или печально, или жизнь будет невмоготу, ты всегда сможешь найти меня в тумане, и я покажу тебе свой мир. Мир по ту сторону тумана, – она прильнула ко мне всем телом, туман спрятал нас. Её губы отыскали мои.

– Я всегда буду рядом с тобой, как бы далеко ты ни был от дома, как бы плохо тебе ни пришлось. Я найду тебя. Тебе стоит только позвать, и мы вновь будем вместе, возлюбленный мой, – её голос звучал в моей голове, сам тонул в её ласках, и сквозь негу любви я чувствовал, как после очередного поцелуя у меня пошла кровь, она прильнула к ране, и мое сознание угасло, поглощенное темнотой.

Леонид.

Туман в ту ночь скрыл весь город, добравшись до крыш самых высоких зданий в городе. С высоты птичьего полета Куйбышев перестал существовать, став молочным пятном, немного размытым, нечетким, из его глубин неспешно подымались клубы дыма: доменные печи города работали без устали.

Леонид в своей палате мучился от всё возрастающего жара. Температура росла, но на этот раз сон не спешил оставлять узника, и Леонид был вынужден пребывать в далеком от реальности мире. Быть может, разбуди его кто, история пошла бы по совершенно иному пути.

Туман скрыл деревья перед больницей, ограждения, кованые ворота, охранников, их голоса – всё потонуло в бесконечной серости. Безысходность и бессилие, скрыли людей. И всякий труд, за который полагалось приняться в этот час, был забыт, всякое дело было брошено, и воля горожан сменилась на туманную меланхолию. Где-то вдалеке завыла собака, оказавшаяся одна в сером плену: она не могла вынести ужас и тишину, которую принес с собой туман.

Леонид разлепил веки. Жар давил на глаза, и всё вокруг плыло четкие и ровные формы превратились в туманные силуэты. Леонид перегнулся через край постели, его вырвало. Потом температура спала, и Леонид откинулся на подушку. Глаза закрылись сами собой.

«Кто я?» – этот вопрос звучал всё громче в его голове. Воспаленное сознание силилось найти ответ. Леонид будто пытался открыть дверь комнаты, а ручка была раскалена до предела, и он обжигал руку раз за разом.

В конце концов, Леонид взглянул в маленькое окошко в двери, оно запотело от жара, пульсировавшего вокруг, ладони болели от ожогов, бесполезных попыток открыть эту злополучную дверь. Он взглянул в окно. В комнате кто-то был, но кто? Разглядеть не получалось, оргстекло искажало черты, да и невыносимая жара мешала сосредоточиться.

Леонид стучал в дверь, кричал, чтобы открыли с той стороны. Но тщетно. Жар нарастал, и сознание Леонида угасло во всепобеждающем пекле.