Ирина Лазаренко - Невыносимые. Дорога до чужих миров

Как же тут отказаться от приглашения на обед к Ана-эн? Чем порадовать пожившего человека, если не доброй едой и эльфийским вином?

Элай и Рань всегда привозили вино из Эллора, но в этот раз каким-то чудом раздобыли чуть ли не полуведерную бутыль чего-то особенно удивительного, золотистого, душистого и очень виноградного, прохладного и теплого одновременно. То ли эльфы решились ограбить погреб главного эллорского винодела, то ли им выпала редкая удача. Еще более редкая, чем покупка коровки чисто белого цвета.

Тахар, оценив размеры бутыли, утвердился во мнении, что его друзья вовсе не в качестве блудных родичей приезжают в Эллор. И что не зря они так упорно уходят от ответов, когда он задает им вопросы: знают, небось, что ответы ему не понравятся.

Прикинуться дурачком прямо сей вздох, спросить снова, при тетке? Может, она чего-нибудь и скажет по простоте душевной? Впрочем, нет. Анаэн вовсе не так проста, как можно подумать, глядя на ее радушную улыбку и вязаные коврики в доме, – она тетка мудрая и рассудительная, такие ни о чем и никогда не проговариваются по случайности.

– Главное – не давать Шагашу ни медяка, пока он всю работу не сделает, как бы ни упрашивал. И до заката тоже не давать ему ни медяка, потому как на все деньги он немедленно покупает вымороженного вина и упивается до потрясения в единый вздох. А когда он упит до потрясения, то начинает бегать вокруг таверны голышом, и выглядит это, ты знаешь, отвратно. Ладно еще, когда по темноте…

А еще Анаэн не сводит глаз с Орима и ни на какие слова Тахара не обратит внимания, даже если он заявит, что желает немедля сжечь дотла ее дом.

Заботливо пододвигая к Ориму очередное блюдо, эльфийка завела разговор про цены на скот: ходили слухи, что осенью обозы с мясом пойдут в Недру, самый северный край Идориса. О Недре мало что было известно, кроме того, что там ужасно холодно и где-то в горах спят самые настоящие драконы.

Анаэн сомневалась, что туда и правда будут возить мясо – это ж даль какая, из Ортая через Гижук, но вдруг слухи правдивы? Тогда, значит, в самом Ортае цена на мясо осенью не упадет, а напротив, взлетит до небес и будет подниматься, пока не достигнет порога Божини.

Анаэн и Орим живо обсуждали, как стоит поступить в конце лета со скотиной: то ли перерезать и насолить мяса впрок для собственных нужд, то ли перерезать и продать втридорога, то ли оставить на расплод – кто его ведает, как оно будет в следующем году.

Тахар и Алера переглянулись. И у Анаэн, и у Орима, как у почти любого другого лирмчанина, живности-скотины в хозяйстве и не было почти, а та, которая была – для себя, а не для расплода и не для продажи. Десяток кур, коза, пара поросят, которых так или иначе прирежут к зиме. Какая разница им, на самом деле, что там из Ортая в Недру повезут!

– А уже известно, что маги будут делать на полигоне, который Школа возле нас построит?

Алера исподтишка наблюдала за дедом. Интересно, он понимает вообще, что приглашение на обед – не простая вежливость? А мог бы и подумать: с начала весны это приглашение уже пятое, не многовато ли вежливости эльфийка рассыпает? Ей бы стоило, пожалуй, позвать одного Орима, без всяких детей и внуков… или нет, или не стоило бы, потому что пусть все остается как есть!

А впрочем, дед и тогда не сообразил бы ничего, наверное. Слишком он бесхитростный, чтобы понимать всякие вещи, не прилетающие ему прямо в лоб. Да и вдовствует он давно, привык считать себя одиноким и совсем уж пожившим, а ведь Анаэн моложе его лет, пожалуй, на двадцать. Вдобавок она, как бывает у эльфов с близкими эллорскими корнями, старилась медленно и выглядела намного моложе своих поселковых погодок. А эллорские эльфы, как говорили некоторые, вообще едва ли не бессмертны – на деле-то это было полнейшей чушью, жили они чуть дольше людей и не дольше гномов, но, правда, в гроб укладывались куда более сияющими.

Наверное, нужно что-то сделать. Поговорить с дедом, что ли? Или прямо сей вздох оставить их с Анаэн одних, пока тетка не совсем отчаялась? Или все-таки пусть все идет, как ему самому идется?

– … может быть, вчетвером справимся, – услышала она голос Тахара и поняла, что друг стоит рядом и глядит на нее выжидающе.

Элай и Рань, оказывается, уже маячили на пороге трапезной, а тетка заливалась румянцем.

– Да! – подтвердила Алера, выбралась из-за стола, и последовала за друзьями.

Заметила, как Тахар подмигнул Анаэн.

– Что ты им сказал?

– Что мне немедленно нужна ваша помощь в поимке бегунчика, и до поздней ночи мы будем заняты.

– Разве бегунчик вылезает засветло? Разве ему срок сегодня?

– Нет, конечно. Но твой дед этого вроде бы не знает. А тетка если и знает, то ничего ему не скажет.

Родители Тахара исчезли четыре года назад.

В Лирме они поселились после выпуска из Магической Школы, Тахар тогда только-только научился ходить. Никто в поселке не знал, откуда родом Шель и его жена, и почему-то теперь никто не помнил ее имени, только прозвище. Но в поселке очень обрадовались приезду гласного мага – такая радость только городам положена, в поселках обученные маги появляются, только если сами захотят там осесть. Так что выходило, двое магов после учебы почему-то сами попросили Школу отправить их в ничем не примечательный поселок северо-восточного Ортая – ни родни, ни друзей у них тут не было.

Шель был назначен гласником Лирмы, а его жена оказалась целительницей, очень талантливой, хотя и ужасно острой на язык. Поначалу к ней ходили только самые толстокожие посельчане или те, у кого был слишком уж трудный случай, но очень быстро стало понятно, что она помогает, всем и всегда помогает, даже в таких случаях, когда городские лекари оказывались бессильны.

Они быстро стали считаться в Лирме своими – худощавый невозмутимый Шель, его неугомонная жена-целительница и сын Тахар, копия отца, унаследовавший от матери только светлые волосы. Целительских способностей у Тахара не было, что его весьма расстраивало, зато отцовский талант передался в полной мере, вместе с отцовским же характером – донельзя упертым и въедливым, но исключительно мирным.

Через год жители поселка, кажется, вообще забыли, что эти трое жили здесь не всегда.

Никто и представить не мог, что однажды утром, много лет спустя, Тахар выйдет из комнаты и не найдет в доме ни отца, ни матери. Трапезная будет точно в том же виде, в котором он оставил ее вчера, когда родители пили вино и хохотали над какими-то листками вестей. Утром все останется так же: закрытое окно, груды пергамента, две кружки с недопитым вином. Но ни Шеля, ни его жены больше никто никогда не увидит, никто даже представить не возьмется, что могло с ними случиться, и только один из школьных магистров, старик с крючковатым носом, горько проворчит: «Я ж упреждал их от новых перемещений», но магистра никто не услышит в общем гаме.