Ирина Лазаренко - Невыносимые. Дорога до чужих миров

– А все равно тебе неловко, что ты к ней больше не заходишь, – припечатал Тахар.

– Нашей злыдне со-овестно, – пропел Элай. – Все скорей бежим смотреть на это диво!

Алера отвернулась, стала глядеть на стоящую на столе лампу, огонь в которой то становился крошечным, словно вот-вот погаснет, то разгорался ярко вновь.

Ну да, ей неловко. Прежде баба Наня была добрая, кормила пирогами всех поселковых детей, охотно принимала помощь по хозяйству, рассказывала всякое интересное про животных, про травы и про войну с Гижуком, а иногда даже позволяла перемерять несколько своих платков.

Пожалуй, было что-то нечестное в том, чтобы теперь думать о ней не как о доброй бабе с пирогами, а как о зловредной вдовице, которая измывается над всеми вокруг, чуя свою скорую смерть. И жалко ее было.

– Она же и правда душу выматывает, – неожиданно подал голос Элай. – Неспешно, основательно и до донышка. То ей крупу перебрать надо, то половики потрусить, то воды наносить, и оно бы ничего, только все эти надобности по пять раз переделываются, потому как иначе бабке скучно и поговорить не о чем. Вот ты делаешь, что она попросит, а она сидит тихонько, смотрит на тебя и молчит, улыбается, кивает… И только думаешь, что закончил – вот тут она рот и раззявит! Не-е-ет, не годится ту крупу сыпать справа налево, давай слева направо все переделывать. И не так тот половик трусить надо было, не сверху вниз, а снизу вверх. И не годится вода из этого колодца, потому как полвека назад за полперехода от него птичка сдохла, так что вода в нем теперь отравленная навсегда и бабкино ценное здоровье от нее испортится до самой присмерти. Так что ту воду тащи обратно и не смей выливать на ее подворье, а потом пойдешь к колодцу, который подальше, да не к тому, а который еще подальше… И так целый день, и про все, что надо сделать. Вот много добрых слов у тебя потом отыщется для бабки, а?

– Много, – кивнул Тахар, – только не добрых.

– А вот представь, как она выкрутит кишки этим названным родичам. А они отыщутся, дом-то у нее хороший, и сад, и земля – есть чем заманивать!

Тахар поскреб макушку.

– Может, она как раз успокоится. Может, ей тогда перестанет быть страшно. Я слыхал, как лекарь говорил, что Наня – бабка при полном разуме. Значит, она…

– Сосет кровь с полным пониманием, с чувством и толком!

– Думаешь?

– А что, заставляет себя, что ли? – Алера вздохнула. – Не хочу я жить до старости. Лучше помереть до того, как стану всем противна и сама себе не рада.

– Просто никто не должен быть один, – сказал Рань, не поднимая головы от книги, и все посмотрели на него с удивлением: эльфы в такие разговоры обычно не встревали.

Элай и теперь как будто не слушал вовсе, вытачивал себе из деревяшки длиннорукую фигурку, похожую на лешего.

– Никто, – повторил Рань так сосредоточенно, что можно было подумать, он читает вслух, а не говорит то, что думает сам. – Когда кто-то остается один, то ведь самое интересное – какой он, этот один. Кто знает все, что может увидеть в себе в такое время! Одиночество… меняет. Потому бабка Наня и стала вреднючей, и наша тетка потому же приглядывается к твоему деду… Страшно им. Но все ж еще корявей, и вовсе не обязательно названые родичи тебя спасут, ведь можно быть одиноким, даже если вокруг все время что-то делается, и даже если ты сам вроде как участвуешь в этом во всем.

Долго-долго после этих слов все четверо молчали и не смотрели друг на друга.

Несколько следующих дней после того ужина дед вел себя совершенно обычно, только в глазах его появился теплый огонек. Алера, отчего-то растеряв свою всегдашнюю уверенность, не решалась спросить напрямую, что там произошло и чего не произошло, а сам Орим ничего рассказывать, конечно, не стал, потому как – вот еще. Элай тоже наверняка ничего не знал, но говорил, что Анаэн все время напевает, потому едва ли стоит считать ее расстроенной. Рань, может, и знал побольше, но его почти не было видно в эти дни, даже Элай с ним мало встречался. Такое бывало, когда в кузнице прибавлялось работы: Рань приползал домой поздно вечером, молча заглатывал ужин и падал в постель до рассвета. Анаэн говорила, он забегает домой днем, но в это время не было Элая. Хотя Элаю стоило бы быть дома и хорошенько расспросить Раня о школьном магистре, который уже прибыл в Лирму и поселился в доме Суджама.

Никто из троих друзей не видел этого пришлого мага, хотя к кузнецу они то и дело заглядывали – Элай продавал ему наконечники для стрел – да и по округе они носились в эти дни немало, но встретить магистра пока не довелось. Впрочем, в таком большом поселке, как Лирма, случайно сталкиваешься обычно лишь с тем, кого встречать совсем не хочется.

Вот Рань наверняка видел этого мага, раз тот поселился в доме кузнеца, – умудриться бы еще увидеть самого Раня! Но друзья почти не вспоминали о нем в эти дни и почти не замечали его отсутствия. Из-за всех этих историй с Кристаллами, из-за своей скрытности и упертости Рань все больше обособлялся от них… а кроме того, ведь было лето!

Летом совершенно невозможно кого-то поджидать или по кому-то скучать, или сидеть в доме, или заниматься всякими скучными поселковыми делами. Трое друзей сбегали в окрестности Лирмы, в леса, на луга и на болота, где росли во множестве нужные Тахару травы и бегала шустрая мелочь, которую он использовал для зелий. Друзья караулили звездчатку на закате, собирали крушину точно в то время, когда восходящее солнце вылезало из-за горизонта на четверть, охотились за жуками-рогачами, которых непременно нужно было изловить до полудня, бродили по лугам в поисках выпавших мошковиковых зубов и охотились на гнильцов-паучат в болотистых затерях.

Они загорели, волосы их стали светлее и жестче, руки-ноги покрылись царапинами, синяками, укусами и ожогами.

Друзья свели знакомство с молодым лешаком из южного леса, и тот поведал, что старый лешак ушел в Даэли, устав от людского пренебрежения. Они носили лешаку хлеб-соль и уверяли, что дело его – нужное и почетное.

И, к большой своей досаде, они снова встретили водника, который жил под мостом, где река делала полукольцо. Водник считал, что его мама была горной троллихой, потому и сам он – наполовину горный тролль, и на правах тролля требовал за проход по мосту медяк, не то обещал натравить на село утопарей. Все посылали водника под бдыщевый хвост, потому что был он наглым, крикучим и совершенно свихнутым от старости, к тому же каждый ребенок знал, что никаких утопарей под его началом давно уже нет.

А на болотах Алера умудрилась поссориться с багником, что было совершенно не в ее привычках: упрямая и нахальная с людьми, она очень серьезно относилась к призорцам, и какая шлея ей попала под хвост в этот раз – никто так и не понял. Багник и его рой кусачей мошкары гнали друзей до границы болот. По пути Тахар обронил мешочек со стручками арника, которые успел насобирать, потому всерьез рассердился на Алеру и наорал на нее в том смысле, что как только выломает хорошую хворостину – в тот же вздох надает ей по заду.