Алина Чинючина - Сказка о принце. Книга вторая

Легран испуганно заозирался, отодвинулся и выматерился вполголоса.

– И слышать про него не хочу! Сто раз уже пожалел, что тебя тогда послушал.

– Да я и сам пожалел, – признался Жан. – Только что делать-то теперь?

Легран опять украдкой огляделся.

– Шел бы ты, парень, со своим мертвяком… Нашел место, где ужасы рассказывать. Ну тебя.

Взял кружку и ушел.

Жан посмотрел ему вслед. Умный человек, сразу видно. Вмазываться не хочет, и правильно делает. Жан залпом опрокинул кружку и грохнул кулаком по столу. Все умные, один он в дураках остался.

Ночью он долго лежал без сна, слушая мощный храп казармы. Лунные лучи лежали на полу, в них плавали пылинки. Воняло от сапог соседа. Кто-то присвистывал во сне, кто-то по-детски чмокал губами. Жан лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.

За дверью простучали шаги – смена караула. Жан перевернулся на другой бок и умял подушку. А ведь ни свет ни заря подымут. За что ему такое наказанье?

– Что не спишь? – услышал Жан шепот и приподнялся на локте.

Легран лежал, повернувшись к нему лицом, закрыв глаза.

– Ну, так что не спишь-то? – голос его был совсем не сонным.

– До ветру собрался, – буркнул Жан. – Щас вернусь.

Он встал, натянул сапоги и вышел. Покачиваясь, пересек длинный коридор и вышел во двор. Луна светила – ярче не придумаешь, по траве протянулись резкие, почти черные тени.

За спиной послышались осторожные шаги, дверь скрипнула, и Жан резко повернулся.

– Ты за мной шпионить, что ли, взялся? – без всякого выражения спросил он, увидев на крыльце длинную фигуру.

– Нужен ты мне, – фыркнул Легран, останавливаясь рядом. – Я, может, тоже отлить хочу.

Он поднял голову, поглядел в темное небо. Зевнул, почесал шею.

– За полночь, поди, уже. Что, Вельен, маешься?

– Тебе какое дело…

– Да никакого, в общем. Тебя жалко. Вижу ведь, что маешься. Из-за этого, что ли?

Жан промолчал.

Легран огляделся. Они были одни. В раскрытые, несмотря на осень, окна казармы доносился мощный храп.

– Отойдем, что ли… – позвал Легран.

Они сошли с крыльца, сделали несколько шагов и остановились у забора. Легран вытащил трубку, похлопал себя по карманам.

– Эх, жаль, огня не захватил, – посетовал он. – А ты тоже хорош, дурак – про такие дела в трактире говорить. Ум-то есть у тебя? Мало ли, сколько ушей там слушает. Давай, выкладывай. Понял я, про кого ты. Неужто живой?

– Живой, – тихо ответил Жан. – Правда, лежит еще… неделя всего, как в себя пришел.

– Так он… у тебя, что ли?!

Жан молча кивнул.

– Вот это да! Силен парень… Где ж ты его прячешь? А если найдут?

– О чем и речь, – прошептал Жан. – Я уже от тени своей шарахаюсь. Сколько натерпелся – не рассказать… каждый раз иду в увольнение и трясусь – вдруг там от дома угли одни остались. Он вроде на поправку пошел… мы думали – все, концы отдаст. На той неделе я пришел – он еще говорить не мог, а узнал меня. Спасибо сказал.

– Спасибом сыт не будешь, – фыркнул Легран.

– Да Бог бы с ним, пусть лежит. Но ведь он… сегодня прихожу – а он… он просит, чтоб помог я ему. Записку вот просил отнести… одному человеку. А мне и отказать вроде неловко – не век же ему лежать в нашей халупе, а все ж страшно…

– Ты дурак, Вельен, – покачал головой Легран. – Да он на тебя сядет – пикнуть не успеешь. Ты хоть соображаешь, во что ввязался?

– Да соображаю я все. Жалко мне его, – признался Жан.

– С жалостью этой ты попадешь … сказать куда?

– Сам знаю. Только вот что делать теперь, не знаю.

– Как это что? – шепотом возмутился Легран. – Да пошли ты его куда подальше, и все дела.

– Не могу…

– Да почему, так тебя и разэтак?!

Жан покряхтел. Как ему объяснить? Как сказать, если слов таких он сызмальства не знал, это все для благородных слова, а им такое не пристало.

– Не могу, – повторил он. – Получается, что брошу я его. А у него ведь нет никого теперь. Один. И едва живой. А я присягу давал… и ему, получается, – тоже, – он запутался, махнул рукой.

– Ну, ты и дурак, – покачал головой Легран. – О себе не думаешь – о тетке своей подумай. Пропадет ведь. А если донесут?

– Того и боюсь.

– Ну, так и отправь его… Адрес подсказать или сам знаешь?

– Куда я его отправлю, Легран, ну куда? Он еще на ногах не стоит, только-только с того света вернулся. Как я его выгоню? Проще было сразу закопать…

– Да надо было закопать, – проворчал Легран. – Меньше мороки было бы. Жалельщик, мать твою. Пропадешь тут с тобой.

Он помолчал, повертел трубку в руках и поежился. Где-то заухала ночная птица.

– Ну, а от меня-то ты чего хочешь?

– Да ничего, наверное, – вздохнул Жан. – Совета хотел спросить… да вижу, что не советчик ты, – он махнул рукой.

– Не советчик. А то ты потом меня за собой потянешь… плавали, знаем. Думай сам. И меня в это дело не впутывай.

Легран спрятал трубку в карман и развернулся было, чтобы уходить, но остановился.

– Ты вот что… Как другу говорю, Вельен: выгони ты его. Все, что мог, ты для него сделал. А он тебе не сват, не кум, чтоб башку в петлю совать. Пусть сам разбирается, это их, господское, дело.

Он помолчал.

– А если меня еще раз впутать соберешься – донесу. Я предупредил.

Неторопливо, зевая, он двинулся за угол, к дощатой будке. Жан сплюнул и выругался – хмуро, но от души. Махнул рукой и пошел обратно, в сонную тишину казармы.

* * *

Бабка Катарина, вдова каменщика, жила одна уже пять лет. Муж ее погиб – сорвался с лесов на строительстве. Он был хорошим работником и, по счастью, успел скопить кое-что себе и жене «на безбедную старость». Старость Катарины не стала вовсе уж безбедной, но все-таки давала возможность прожить, не будучи никому обузой. Впрочем, обузой быть и некому: детей у Катарины и Мориса не было, хотя носила она пятерых, пятерых и родила, только двое умерли сразу, еще двое не пережили первую зиму, а первенец умер в шесть лет от быстрой какой-то болезни, распознать которую не сумели даже лекари.

– Бог дал – Бог и взял, – говорила Катарина довольно спокойно. – Чего уж тут… Спасибо, муж был. Да племянников у меня целый мешок – и всех я вынянчила, теперь вон – лбы здоровущее, у одного уж свои внуки есть.

Жила бабка Катарина скромно, но тихой ее жизнь назвать никак было нельзя. До старости сохранив неугомонный нрав, она целыми днями крутилась по многочисленной родне, помогая нянчить детей, внуков, правнуков, племянников, внучатых племянников… «а дальше я и не считаю, чтоб слишком старой себя не чувствовать». Была бабка, несмотря на преклонные годы, бодрой и шустрой, всего год как перестала сама колоть дрова – теперь ей помогал в этом соседкин сын, здоровенный мужик-вдовец, который звал Катарину бабуней и, видно, крепко любил. Не проходило дня, чтоб он не забегал к бабке справиться о здоровье, а она улыбалась и совала ему что-нибудь вкусненькое. Мужика звали Пьером, был он бородат и с виду суров, но, как вскоре поняла Вета, беззлобен и добродушен.