Алина Чинючина - Сказка о принце. Книга вторая

Потом Лестин вздохнул:

– Патрик, теперь мы всего уже никогда не узнаем. Только Его Величество мог бы рассказать нам, почему он поступил так, а не иначе. Если он не сделал этого, когда был жив, значит… значит, знал, что вы поймете его без слов. И не думайте, кстати, что отец оставил вас вовсе уж без прикрытия. Если бы не смерть Августа, нам, конечно, было бы легче, но не все потеряно. Есть люди, которые верят вам. Да, теперь они частью отстранены от дел, часть их уже не при дворе, но они живы. И верят вам.

Патрик прерывисто вздохнул.

– Сколько?

– Точно, конечно, не скажу, но…

– Будь их даже десятки, сейчас этого мало. Нужна поддержка гвардии… боюсь, теперь мне придется рассчитывать, в основном, на силу штыков.

– И прекрасно, – невозмутимо отозвался Лестин. – Значит, этим мы и займемся в первую очередь.

* * *

– Ваше высочество, – глаза Марии фон Рейль, новенькой, недавно назначенной ко двору фрейлины, были полны восторга, – вас просит принять ее мадам Жозель.

Ее высочество принцесса Изабель развернулась от окна, у которого стояла последние четверть часа, с недоумением посмотрела на девушку и едва слышно вздохнула. Ох уж эти ей молоденькие восторженные дурочки! Нет, девушку можно понять: мадам Жозель – мастерица из первейших, недаром при дворе уже пятнадцать лет; платья, выходящие из ее рук – произведения портновского, нет, даже ювелирного искусства. Марии фон Рейль, только месяц назад приехавшей из провинции, величественная, невозмутимая мадам Жозель казалась, похоже, одной из самых важных особ. Еще бы – небогатая семья фон Рейлей, в которой растут четверо девиц на выданье, достаток имеет весьма скромный. Изабель не раз замечала, как заливается краской новенькая, когда видит презрительные гримаски на лицах остальных фрейлин: платья она с собой привезла немодные, в провинцию новые веяния доходят с большим опозданием, волосы камеристка причесывает кое-как, и вообще. А у мадам Жозель, если заслужить ее расположение, можно выведать так много секретов… о-о-о, она знает все о прекрасном мире моды, о том, что носят сейчас за границей, о том, какие ткани будут популярны при дворе нынешней зимой, о том… всего не перечесть. Жаль только, что мадам Жозель фрейлин не любит. Считает всех поголовно охотницами за женихами и вертихвостками, а выпытать у нее хоть что-нибудь нужно очень постараться. Правда, некоторые фрейлины все-таки умеют это делать, но ни за что не хотят делиться своими секретами. И смотрят насмешливо: фи, невежа…

Впрочем, после смерти Августа был объявлен траур, и фрейлины поумерили свою страсть к нарядам. Но срок траура уже истекает, и вскоре придворные дамы вновь будут щеголять во дворце новыми, замысловато отделанными туалетами. Сама же принцесса упорно носила черное и почти не выходила из своей комнаты, хотя ей уже неоднократно намекали, что пора бы и обновить гардероб, да и вообще… развеяться. Изабель только отворачивалась. Дни она проводила с младшими принцессами, а вечера – в одиночестве, несмотря на предложения фрейлин то пойти кататься по городу, то принять участие в ежевечерних чтениях.

Уже полгода Изабель жила в постоянном страхе. Да что там страхе – порой это был откровенный ужас. Она перестала спать ночами, в шагах за дверью ей чудилась угроза; вот сейчас к ней в комнату придут, чтобы убить ее. Она не могла заставить себя выйти из комнаты после наступления темноты. Ее спокойный, радостный и доверчивый мир рухнул в тот вечер, когда брата ее обвинили в измене. Нелепость обвинения яснее ясного показывала – это могло случиться и с ней

Защитить ее было некому. Средоточие ее мира, два самых смелых, сильных, добрых человека, почти бога – отец и брат – оставили ее. Не на кого надеяться, негде просить помощи. Две маленькие девочки и мальчик, цепляющиеся за ее юбку, ждущие от нее помощи – вот все, что у нее оставалось. Мать не в счет. Впервые принцесса почувствовала себя старшей – теперь помощи и защиты ждали от нее. Изабель никогда прежде не испытывала нежных чувств к маленькому Августу, хотя сестер любила всей душой. Но все изменилось внезапно. Острая, всепоглощающая, почти материнская жалость к мальчику, который не понимал, что происходит и искренне радовался происходящему, затопила сердце. Этот малыш оказался так же одинок, как и она сама. Ей все казалось, что Август сможет понять глубину ее одиночества и отчаяния. А сестры приносили ей утешение веселым лепетом и играми. Она целые дни проводила с малышами, играла с ними, читала им сказки, утешала и целовала перемазанные пальчики и щечки. После смерти отца трое малявок оказались единственными родными ей людьми во всем дворце. Когда заболел Август, принцесса не слишком расстроилась сначала, считая это обычным детским недомоганием. Она навещала брата, рассказывала ему сказки, приносила сладости… а он не смотрел на них, отворачивался, прикрывая глаза, просил опустить шторы. Дворцовый лекарь не отлучался из комнаты мальчика, а на четвертый день утром, придя к Августу, Изабель увидела на лице старого врача неприкрытую тревогу.

В те дни, засыпая, Изабель молилась о путешествующих и скорбящих, о болящих и страждущих, и в мыслях ее Патрик путался с Августом, и сама не знала, о ком теперь тревожится больше – о старшем ли, который далеко и неведомо, жив ли, или о младшем, который лежит в жару и… неведомо, жив ли будет.

А потом наступил день, разломивший ее жизнь надвое, на «до» и «после». В то утро она поднялась в обычный час и, наскоро поев, собиралась идти к сестрам. Ее уже закончили причесывать, и камеристка оправляла на ней оборку свежего платья (ее любимого, между прочим, голубого с белыми кружевами), когда в дверь постучали. Изабель встревоженно оглянулась. Лекарь? Плохие вести? Она едва сдержалась, чтобы не сорваться с места и не броситься к двери самой, но даже не повернула головы, увидев отразившуюся в зеркале высокую, худую фигуру.

Лорд-регент неторопливо прикрыл за собой дверь и коротко поклонился, приветствуя ее. И Изабель сразу бросилось в глаза, как хорошо он сегодня выглядит – в сером, простого покроя, костюме, тщательно завитые черные волосы перевязаны на шее бантом, а лицо словно помолодело… выспался, что ли?

– Прошу простить за вторжение в столь неурочный час, ваше высочество, – без улыбки проговорил он, – но мне необходимо кое-что сообщить вам. Я не задержу вас надолго.

Когда камеристка, поклонившись, торопливо выскользнула из комнаты, Изабель повернулась к Гайцбергу.

– Слушаю вас, милорд, – сказала она спокойно, украдкой пряча в складках платья пальцы, сложенные в отвращающем плохие вести знаке.

– Я знаю, что моя новость огорчит вас, ваше высочество, и заранее приношу свои соболезнования…