Алла Дымовская - Семь корон зверя

Маша не заметила и сама, как из прилежной, однодневной, но нацеленной в будущее студентки, рассудительной и не тратящей себя по пустякам, той, что отложила любовь и романтику, как ненужный до времени учебник, на дальнюю полку, превратилась всего за один только день в совершенно другое существо, живущее по иным законам. Была она еще слишком молода и неопытна, чтобы осознать, а значит, и испугаться такой в себе перемены, и потому оказалась без главного женского оружия самообороны в руках – знания о себе самой, новой и опасной.

Новоявленный ее кавалер и вовсе ни в какие подробности не вдавался. По правде говоря, Балашинский и сам до конца не знал, для чего вообще ввязался в эту авантюру и для чего ему нужна вся эта канитель. Что выйдет, то выйдет, но забивать свою голову лирикой Ян Владиславович тоже не собирался. Однако всю дорогу домой молчал, развалился на мягкой коже заднего сиденья и ни в какие переговоры ни с Максом, ни с Сашком не вступал. Хотя передней парочке ох как хотелось по косточкам разобрать, а после и перетереть и сегодняшнюю девушку Машу, и весь неожиданный экспромт со свиданием. Но молчал хозяин, не смели и холопы.

Однако были в большом доме и те, кто смел. Поджидала в холле Ирена, и невдалеке, в смежной гостиной, сидел на страже Фома. Смел бы и «архангел», но, довольный собственными семейными обстоятельствами, не видел нужды отказывать и хозяину в редкой личной жизни.

– И как же прикажешь тебя понимать? Совсем сдурел на старости лет? – Когда никто из семьи не наблюдался поблизости и не мог слышать Ирену, она порой позволяла себе хамско-интимные грубости по отношению к тому, с кем бог знает уже сколько времени делила постель, хоть и не одна.

– Можно подумать, что от тебя убудет! – в тон ей ответствовал Балашинский, который тоже, если требовали обстоятельства, мог быть весьма нелюбезен и груб.

– От меня-то не убудет. А вот тебе это на кой черт надо? Свеженького захотелось? Так ты намекни только, я тебе целый табун девок нагоню. По первому разряду! – Ирена нарочито зло расхохоталась. – Или тебя на целочек-малолеток повело?

– Заткнись, идиотка, язык как помело! – в свою очередь, разозлился Ян. – Тут другое. Тебе, дуре, не понять!

– Ха-ха! Вот это новости. С добрым утром, родная страна! – Тут Ирена, уперев руки в бока, сделала несколько шагов в сторону гостиной и по-базарному громко закричала в раскрытую дверь: – Фома, а Фома, ну-ка подь сюды! Тут без тебя и пол-литра не разобраться.

Ян весь сжался от возмущения, зашипел змеей, но выругаться не успел. Фома, скорый, когда не надо, был уж тут как тут.

– Ну, я пойду, а вы, мальчики, сами потолкуйте. – И Ирена на всякий случай проворно улизнула наверх.

Фома степенно откашлялся, приосанился, словно поп перед проповедью, и, поправив на носу очки, в коих, кстати, вовсе не нуждался и носил с простыми стеклами, изрек:

– Вот ведь, Ян, какая петрушка получается. Народ беспокоится!

– Какой народ, что ты несешь? У нашей гулены очередной приступ ревности, – возразил, впрочем, довольно мирно, Балашинский.

– Не скажи. Ревность, конечно, да. Но и не только. Случай, согласись, из ряда вон выходящий.

– Да какой случай?! – Ян начал выходить из себя. Много воли взяли, распустил он их, на свою голову. Но на Фому вот так запросто, нахрапом, не попрешь. Головастый да языкастый, хоть и лентяй и краснобай. Но с такими-то ухо и надо востро. Такой хорош, пока за тебя с душой и потрохами, а коли пойдет поперек, то держись. Знает он эту породу. Оттого Фома в семье на особом положении и на отдельном счету. – Я что же, и с бабой теперь развлечься не могу? – добавил Ян нарочно пренебрежительно и грубо.

– Можешь, конечно, кто бы посмел запретить? Да только ты в общине хозяин, так тебя называют. Оттого и спрос с тебя другой. Ты скажи хотя бы мне, чего теперь ждать?

– Это в каком смысле? – удивился Ян.

– Ну как в каком! Может, ты и так, поматросишь, да и бросишь, и Бог с тобой. А может, в семье новый вамп объявится? Так это уже не только твое личное дело. Надо и родичей спросить. Хорошо, с Риткой повезло. А если нет?

– Да ты что, обалдел совсем? Какие родичи? Какие новые вампы? Я с девчонкой в кабаке посидел всего-навсего! – Ян взбеленился настолько, что сорвался на крик.

– Лиха беда начало, – спокойно и твердо отозвался Фома, – по мне, хоть целый гарем заведи. Я с тобой до конца. Но вот в остальных не уверен. Как бы чего не вышло. Надо учитывать конъюнктуры.

– Чего учитывать? – переспросил Балашинский.

– Конъюнктуры. Иначе – разброд и шатание. Оно нам надо? Особенно сейчас, когда только-только осели и все вроде тихо и хорошо. Даже слишком тихо и хорошо. А это уже само по себе плохо. Расслабляет неокрепшие умы.

– Успокойся, – оборвал панегирик Балашинский, – ничего подобного не будет. А если возникнут сложности, – последнее слово все же выделил, невольно подчеркнул, – первым, с кем я посоветуюсь, будешь ты. Доволен?

– Абсолютно. Безоговорочно доволен! – Фому будто что-то отпустило изнутри. – И ты ведь знаешь, я плохого не посоветую. Кому я нужен и кто я без тебя?

Фома ушел, и Ян, постояв немного, тоже поднялся к себе. Позвал Тату, но когда та пришла, отослал прочь. Давешний разговор не шел у него из головы и рождал нехорошее беспокойство. Надо же, до чего дошло. Навыдумывали! Новый вамп в семье! И тут Ян представил такое, и тошнота подступила к горлу. Только не эту девочку. Это хуже, чем убить. И не такая она нужна ему. «Вот это новости!» – испугался собственных выводов Ян. Он вамп и отныне будет жить с вампами до конца своих дней, если они когда-нибудь наступят. И никто другой ни ему, ни братьям не нужен. Прав Фома, а он дурак и болен дурью. И пора завязывать с хандрой и брать себя в руки. И всегда, постоянно и без лишних фантазий помнить, кто он такой, Балашинский Ян Владиславович, хозяин и урожденный вамп.

Когда «Святая Изабелла» наконец причалила в бухте Золотого Рога, Янош одним из первых, опередив даже гребцов, прыгнул в спущенную с правого борта шлюпку. Лишь бы скорее на твердую землю, на берег, и прочь, прочь с проклятого корабля. Он даже не смог до конца прочувствовать всю боль и горечь от потери верного Михая, так худо пришлось ему весь последний отрезок окаянного морского путешествия. После злополучного шторма плыли кое-как на остатках парусов при нескончаемой, выматывающей душу и внутренности болтанке. Янош уж на что был крепок и неуязвим, но и он поддался тошнотворной, мутной хандре, от которой спасало только в больших количествах поглощаемое им крепкое вино из запасов Карло. Но когда трезвел, становилось еще гаже и хуже, и приходилось манипуляции с вином начинать сначала. Карло из бравады и жадности старался не отставать от своего гостя и пассажира, но только довел себя до скотского, ужасающего состояния и под конец в лежку лежал под обрывком парусины прямо на палубе в луже собственной блевотины.