Алла Дымовская - Семь корон зверя

– Не станет Ян своих давить. И тебе не позволит. Но даже если и передавим, все равно конец придет общине. И закону нашему конец.

– А ты отчего, высокоумный, с нами уйти не хочешь? Если случится такое, не дай Бог?

– Меня хозяин не возьмет. Я в бегах не нужен. «Апостол» без общины – это же бред собачий. Да и не уйду я никуда. Девчонки наши отсюда ни за что не тронутся. У них и здесь все есть. Домохозяйки же, не бойцы. И дальше носа своего ничего не видят. Опять же зачем Яну хозяйки, если дома никакого не будет? А будет, так у него другая сыщется. Из чьих рук и яд сладкий. – Фома задумался, и в гостиной на время повисло мертвое молчание. Миша его не нарушал, пусть думка думается. Фома вскоре заговорил вновь: – Я, может, и подонок, но не настолько. Девчонок я не брошу. И не потому, что так уж Лерку люблю. А только, может, в этом и будет смысл моей жизни... Хотя что это мы? Рано еще марши похоронные исполнять. Все в наших руках. Если правильно себя вести, то и общину сохраним, и хозяин будет счастлив и доволен. А это – залог нашего процветания.

– Мудро, ничего не скажешь. Ты, Фомич, голова! Зря я здесь, конечно, разорялся. Горлом много не возьмешь. Тут мозгами раскинуть надо, да еще как. Ты тоже думай, что нам со всей этой бодягой делать. – Миша хрустнул пальцами в кулаке, словно хотел задавить в нем надвинувшуюся на семью угрозу.

– Чего тут думать? И так ясно, что делать. – Фома вздохнул тяжело и отвернулся от «архангела».

– И что же? – спросил Миша и отвернулся в другую сторону. Получилось что-то навроде двуглавого орла.

– Только одно. Всем иметь довольный вид, что бы ни происходило. А главное – молчать... Всем молчать.

Совет, конечно, был дан хороший. Молчание и на деле золото, не только на словах. Но сам Фома, в миру же просто Фельдман Борис Семенович, молчать не собирался. А собирался он вести неустанную идеологическую пропаганду в общинных рядах. В пользу, разумеется, хозяина. План кампании был прост. Начать Фома намеревался с собственной душевной подруги, чью свободу давно уже не ограничивал, однако опасался и чуждых на Леру влияний. Главное, на его взгляд, было отвадить от Леры, а значит, и от Татки саму мадам, закрыть, так сказать, их доверчивые ушки от ненужных ее высказываний известно в чей адрес. А после, с подходом, обработать и охотника. Проще всего, рассуждал Фома, будет справиться с боевой гей-парочкой. Так что Макса и Сашка можно оставить напоследок. Таким образом рассчитывал «апостол» изолировать мадам Ирену, а если та не осознает ошибок и не примкнет к общинному большинству, то и начать с ней безжалостную, холодную войну.

Бремя забот о состоянии умов в общине Фома взвалил на себя добровольно. Собственно, чтобы реализовать сокрытый глубоко в себе талант проповедника и неясную тягу к интеллектуальному превосходству над другими представителями рода человеческого, Фома и примкнул к общине вампов. И оказался на своем месте.

Хотя изначально, естественно, помышлял о совсем другой карьере, в силу семейных и денежных обстоятельств далекой от его истинного призвания. Но жизнь рассудила иначе, подкинув Бореньке Фельдману карту, которой не было и не могло быть в его колоде и обернувшуюся фигурой посильнее любого джокера, хоть и зловещей на вид.

Но самая суть же Боренькиной натуры заключалась вовсе не в стремлениях и притязаниях на особую роль в человеческом социуме. Пусть и точила его с юных лет жадная ржа зависти к чужой славе и власти. Были в Бориной душе и другие совсем темные закоулки, в которые он страшился даже заглядывать. И тем более мотивировать этим страхом свои поступки.

А боялся Боря самой обыкновенной, человечьей смерти. Которая приходит неизбежно и в непредсказуемых мучительных обличьях. Боялся с самого детства, со времени, когда стал осознавать мир, а в нем себя. Но совсем не так, как другие дети, видя смерть злобной букой с косой, от которой можно спрятаться за маминой юбкой или под одеялом. И даже не как взрослые уже люди, смирившиеся с ее неминуемостью и занятые обычными суетными делами. Нет, Боря Фельдман впадал в леденящий столбняк ужаса, стоило ему подумать и представить собственный конец так, словно костлявая фигура должна была явиться ему немедленно. В его понимании через семьдесят лет или завтра получались совершенно равноценными сроками. Раз уж смерть все равно неотвратима, то, когда бы она ни случилась с ним, для Бори это было все равно что сейчас. Единственный выход, чтобы сохранить здравый рассудок и саму жизнь, Боря нашел лишь в том, чтобы не думать, даже через силу, о своей будущей смерти. И он заставил себя, затолкал страшные мысли на дальнюю полку и попытался забыть. Результатом его усилий на первых порах оказалось то немаловажное обстоятельство, что мальчику удалось выработать в себе достаточно сильную и подвластную его разуму волю. Что, несомненно, пригодилось ему впоследствии.

Во всех остальных смыслах жизнь Бори Фельдмана с самого детства была благополучной. Его семья, всего лишь часть разветвленного и могучего еврейского клана Слуцких – Фельдманов, основной массой проживавших уже за границей, считалась более чем благополучной. И отец его, большая шишка в ВАСХНИЛ, и мама, преподаватель в Гнесинке, не испытывавшие недостатка ни в средствах, ни в жилплощади, баловали и Бореньку, и сестру его Софу просто-таки немилосердно. И это не принимая во внимание любвеобильных бабушек и дедушек с обеих сторон.

С самого рождения Боря считал естественным для себя окружением и антикварную роскошь огромной квартиры в старомодном доме на Новинском бульваре, и приходящую помощницу Тамару, и черную папину «Волгу» с усатым шофером Василием, смешливым и почтительным парнем, отвозившим младших Фельдманов сначала в детский садик, а позже в общеобразовательную и музыкальную школы. Впрочем, на музыкальные мучения вскоре оказалась обреченной только старшая сестра Софочка, так как, к несказанному удивлению Бориной матушки, у ее дорогого сыночка не обнаружилось и зачатков музыкального слуха. Первое время мама, Римма Львовна Фельдман, на что-то еще надеялась, упрашивая лучших из знакомых преподавателей позаниматься с сыном индивидуально и по возможности развить в нем хоть какие музыкальные способности. Но старания Риммы Львовны завершились бесславно. Преподаватели, все как один, потерпели неудачу, а самый опытный из них, старый приятель семьи Фельдманов, прямолинейно заявил Римме Львовне, что из абсолютного нуля получить можно только такой же нуль, и ничего больше. С мечтой о воспитании из отпрыска второго Ойстраха или Рихтера пришлось распроститься.

Но самого Борю это обстоятельство нисколько не расстроило. Подспудный страх уже жил в нем, прорастая и принося первые плоды. Будучи школьником начальных классов, пухленьким и ухоженным очкастым увальнем, Боря пришел к выводу, что дело его еще не так безнадежно и вовсе не проиграно и что современная наука и медицина, без сомнения, должны найти рано или поздно средство от старения, а там, глядишь, и саму формулу бессмертия. По крайней мере так утверждала большая часть заслуженных писателей-фантастов. Да и отец Бореньки, Семен Абрамович, биолог и академик, на расспросы сына отвечал, что ничего для науки невозможного нет и дело теперь за молодым поколением, которое и скажет свое слово. Боря тогда же и решил это слово сказать. Семен Абрамович умилился и довольно потирал руки, видя, что сынок с малолетства не на шутку интересуется химией и биологией и явно собирается идти по отцовским стопам. Конечно, поиски эликсира жизни – это всего лишь детская и наивная игра в романтику и мальчишеский героизм. Но если поощрять похвальный интерес к наукам, то со временем из сына может выйти серьезный ученый и, главное, деятельный администратор, что немаловажно для жизненного успеха. В Бореньке уже были видны упрямая целеустремленность, старательность и готовность доводить любое начатое им дело до победного конца.