Дункан Мак-Грегор - Владычица небес

Впрочем — и тут Конан нахмурился — то была вовсе не его победа. Опять волшба! В прошлом не раз приходилось ему полагаться на силы иных, никем до конца не изведанных миров, но чистая его, земная, природная натура так и не приняла спокойно магии — белой, черной, красной или зеленой, все равно. Он ценил только то, что творилось при помощи собственного Ума, силы, ловкости и изворотливости, потому все прочее (начиная от засушенных лягушачьих лапок и кончая тем же Лалом Богини Судеб) в душе презирал, Инстинктивно сторонясь и опасаясь.

Лишь только обрывки подобных мыслей промелькнули в голове киммерийца, он вскочил, не обращая ровно никакого внимания на вспыхнувшую тотчас боль, выхватил меч и всей массою своей вломился в стену, без труда выбив из нее порядочный кусок и вместе с ним вылетев на волю.

Картина, представшая здесь глазам его, в точности соответствовала той, воображенной по звукам. Тела бандитов, распухшие как у утопленников, с синими физиономиями и выпученными застывшими глазами, усеяли небольшое пространство возле дома. Меж ними и на них вились, тянулись и качали премерзкими плоскими головами змеи. Конан, лишь в течение мига взглянувший на них, готов был потом поклясться, что в маленьких злобных глазках гадов светилось настоящее торжество. Сколько их обреталось тут — двадцать, тридцать, сто, — разобрать он не мог, да и не хотел трудиться. Сплюнув в сторону побоища, он развернулся и подался к дому, где битва со змеями была в полном разгаре.

Посреди комнаты, широко расставив ноги, стоял главарь. Меч его летал в воздухе столь стремительно, что клинок казался всего-то серебряной паучьей нитью, кою теребил ворвавшийся в дом ветер. Десятки в куски разрубленных тварей лежали вокруг него, но все новые и новые, невесть откуда прибывавшие, шипя, упорно ползли к нему, уже обвивали его сапоги и тянули тонкие раздвоенные язычки к телу.

Двое бандитов, обезумевших от ужаса, крутились тут же. В отличие от железно спокойного своего предводителя они повизгивали и ахали, суматошно размахивая ятаганами и прыгая с ноги на ногу, дабы не наступить на вьющихся по полу гадов.

Хозяин постоялого двора находился в наиболее плачевном состоянии: его подвесили за ноги к потолку, и теперь он отчаянно дергался и вопил, призывая бандитов немедленно освободить его.

Конан, который в пылу вчерашней схватки все же заметил, что этот отвратительный старик то и дело швырял в него посуду и плевался, таким образом помогая своим приятелям, удовлетворенно хмыкнул — подлость и лицемерие наказаны, причем самым жесточайшим способом. Змеи уже подбирались к нему, им осталось только сразить главаря, и путь к связанной, словно нарочно приготовленной для них жертве оказался бы открыт. Понимая это, двурушник вертелся необыкновенно энергично — можно было даже подумать, что его уже укусили. К сожалению, цвет костистого лица свидетельствовал об обратном: он явно пребывал в полном здравии, что расстраивало не только киммерийца, но и бандитов. Так, в момент, когда Конан распахивал дверь, главарь вдруг резко развернулся и, ощеря зубы, разрубил веревку, на коей болтался старик. Визжа, тот упал на пол и быстро пополз на четвереньках в угол, а оттуда навстречу ему уже стремились гады.

Все это киммериец увидел в одно мгновение. И в то же мгновение змеи замерли, затем вновь встрепенулись и начали спешно покидать дом.

Конан не ожидал подвоха. Скрестив мечи с двумя бандитами, он не заметил, как главарь их скрылся. Накануне тот столь отважно вступил в единоборство с огромным могучим варваром, что вряд ли можно было ожидать от него позорного бегства. Тем не менее, когда 'олова одного разбойника слетела с плеч, а потом и Другой повалился на пол, разрубленный мощным уда-ром почти пополам, в комнате остался только Конан да старик, уныло воющий в своем углу.

— Старый башмак… — процедил киммериец, оборачиваясь к нему. — Как ты предупредил их?

— Положил шапку на окно, — не стал отпираться двурушник. Его трясло от страха: он отлично помнил, как был наказан всего лишь за невинное кривлянье, и теперь ожидал воистину ужасной кары.

— Оставь его, Конан. — Повелитель Змей, избитый, но не сломленный, с жалостью взирал на старика и с мольбой на спутника. Он пока плохо держался на ногах и потому стоял, прислонившись плечом к стене. Что-то новое появилось в нем после этой ночи. Не бродяжка, а познавший и жизнь и смерть бывалый путешественник, исполненный достоинства и благородства просил сейчас пощады для того, кто едва не погубил их всех. Видно, подвиг, который Трилле свершил ночью во имя дружбы, разбудил дремавшие дотоле высокие чувства…

Конан посмотрел на него и ухмыльнулся.

— Вздор. Одним ублюдком на земле будет меньше… — и он поднял меч.

— Нет! — взвизгнул старик.

— Да, — спокойно возразил варвар, приближаясь к нему.

— Он все равно убьет тебя! — Двурушник захлебывался от страха и ярости. — Он найдет тебя и убьет! От Кармашана еще никто не уходил!

Меч опустился.

— От Кармашана? — Конан чуть не застонал от досады. Всю ночь с ним рядом находился знаменитый разбойник, а он позволил ему уйти целым и невредимым!

В этот момент киммериец не думал о том, что прежде Кармашана никогда не видал, и узнать его просто не мог. Досада, раздражение, гнев были сильнее разума. Скрипнув зубами, он снова обратился к старику:

— Где он сейчас?

— В Вендии, в Аквилонии, в Офире. — Ослепленный надеждой, хозяин постоялого двора готов был выдать своего приятеля, но — и сие было совершенно ясно — не знал, куда он отправился. — В Стигии…

Голос его увял. Нет, ни малейшей догадки не блеснуло в каше мозгов — только все грезилась безумная физиономия Кармашана да пара барашков, бродивших по заднему двору. Барашков было жаль: каждого он мог зажарить и продать посетителям за пару полновесных золотых, но теперь… Он не знал, что его ждет. Вряд ли этот суровый киммериец оставит его в мире сем… Погрузившись в тоскливое молчание, старик уставился в пол, как будто в глубоких трещинах его мог увидеть свою судьбу.

И вдруг тело его сотряслось от дикого приступа ярости, прежде не испытанного никогда. Варвар, который пришел в дом его с тем, чтоб отнять — сначала источник существования, потом и жизнь, — взбесил его безмерно. Сейчас он забыл, что первый намеревался отнять жизнь Конана и порыться в его дорожном мешке; что десятки несчастных странников сгинули на сопках Серых Равнин по его вине; что сам ради медной монеты не пожалел бы и родного отца, коего, слава богам, у него давно не было…

Если б мысли сии посетили его хоть мигом раньше, он наверняка сумел бы понять подлинное положение дел и остаться в живых: не желая более смотреть на его продажную рожу, Конан повернулся и пошел к выходу. Трилле, облегченно улыбнувшись, собирался последовать за ним…