Дункан Мак-Грегор - Похищение Адвенты

Нынешним утром, за трапезой, с тревогой вглядывался старик в твердые черты гостя, в его ясные глаза, опасаясь увидеть скуку и раздражение. То ему чудилось, что он и видит их, и тогда сердце его с места ухало вниз; то он облегченно вздыхал, замечая на губах киммерийца усмешку…Покончив с едой и вином, тот рыгнул, вытер губы рукавом куртки, потом бездумно уставился в окно, и хон Булла напрасно ждал, что вот сейчас он предложит ему вести рассказ дальше — варвар молчал. И тогда хозяин решил использовать последнее, в общем, довольно слабое средство удержания гостя: прогулку по местности с описанием имеющихся достопримечательностей.

— В этом ручье, Конан, рыбу можно ловить руками! — с гордостью объявил старик, в душе почему-то испытывая странное смущение — словно он обманывал варвара и рыбу здесь можно было поймать только сетью. — А еще местные ребятишки таскают отсюда раков. Конан, ты когда-нибудь ел раков?

Киммериец отрицательно покачал головой, вообще впервые слыша это название.

— Я нынче же велю сварить для тебя пару дюжин. И Майло будет рад. Наверное… — Хон Булла сник и замолчал. В один момент всё его возбуждение испарилось, исчезло бесследно, да и все остальные чувства тоже; только глубоким вздохом наполнил он разом опустевшую грудь, но — вовсе не Майло был тому причиной. А что — он и сам бы не смог определить, хотя по некоторому размышлению, может быть, такое состояние свое назвал бы просто усталостью. — Так-то…

— Что «так-то»? — Конан поднял с земли камень и швырнул его на середину ручья, отчего по нему сразу побежали низкие частые волны, а от берега метнулся вглубь косяк крошечных серебристых рыбешек.

— Да так… — апатично ответил старик, пожимая плечами.

— Вот что, — решительно заявил варвар, вставая перед хоном Буллой и мощным торсом своим закрывая ему вид на ручей, — ты мне голову не морочь. «Так-то, как-то!..» Я же вижу — тоска тебя грызет. О дочке своей мучаешься? Ну, идем к дому, расскажешь мне все до конца — только без всяких там «как-то»!

Хон Булла с удивлением посмотрел на юного варвара, никак не ожидая от него подобной проницательности. Да, видимо, и в самом деле та жуткая пустота, образовавшаяся в груди вдруг, была следствием вчерашнего воспоминания о прошлом… Он не спал всю ночь, размышляя о несчастной судьбе своей. Чем прогневил он светлого Митру? Какую вину не искупил? На эти вопросы он не знал ответов…

Жалкая улыбка искривила губы старика, и он, стыдясь ее, понурил голову и заспешил к дому, более не пытаясь завлечь гостя прогулкой по хонайе.

«Тьфу!» Колдунья плюнула прямо мне под ноги, ловко запрыгнула в повозку и велела вознице гнать лошадь на север.

Поначалу я не мог прийти в себя от такого ужасного пророчества, но потом визг Майло вернул меня в настоящее. С печалью в душе я велел противному мальчишке замолчать и отправляться в дом, к приемной матери его Даоле, которая еще не знала о происшествии и спокойно наслаждалась кормлением малышки. Мог ли я смолчать? Мог ли не признаться? Ведь Адвента — а я твердо решил назвать девочку именно так, горячо надеясь на снисхождение старой карги, — дочь моей милой женушки; она ее выносила, она ее в муках родила на свет, так кому, как не ей, нужно знать о происшедшем? И я рассказал…

К удивлению моему, Даола не испугалась, а заметила, что колдунья тоже женщина и в скором времени наверняка простит и меня и Майло, так что беспокоиться особенно не о чем, «правда, дорогой мальчик?» С этими словами она ласково поцеловала нашего сына, что стоял рядом, ныл и размазывал по хорошенькому личику слезы и сопли. «Пра-а-авда-а…»— проревел он басом, припадая к ее плечу. Я вздохнул — а что еще мне оставалось делать? — и пошел во двор, где меня ждали жители хонайи с подарками и поздравлениями…

Несколько ночей подряд мне снились кошмары. Моя Адвента то падала в пропасть (хотя в нашей округе не было не только пропасти, но даже ямы, за исключением ямы с отходами, которая всегда наполнялась до краев), то на нее набрасывались львы (хотя в нашей округе нет зверей страшнее хорьков и лис), то банда разбойников уворовывала ее в темную дождливую ночь… Сердце мое, кое, как я представляю, держится в груди на тысяче тоненьких как волоски жилках, беспрестанно дрожало от ужаса. Дунаю, за те ночи не одна жилка оборвалась… Но со временем, наблюдая, как растет и хорошеет моя дочь, как весела она и мягка нравом, как умиляет она людей своими забавными суждениями о жизни, я успокоился. Адвента нравилась всем — всем!

Вряд ли в хонайе нашелся бы хоть один человек, могущий желать ей худого. Напротив, все так и норовили сунуть ей лакомство или игрушку, в благодарность непременно получая прекрасную, исполненную истинной детской доброты улыбку и ласковый взгляд карих, как у матери, глаз. В общем, ее жизни и здоровью явно ничего не угрожало.

И опять я виноват. Меня обязательно должно было насторожить то, что происходило с Майло. Как ты помнишь, Конан, старуха пожелала ему впредь оставаться таким же злобным и противным, каким он был в тот момент, когда укусил ее. Увы. Так оно и вышло… Если прежде мальчик хоть изредка становился послушным, ластился к нам, дарил нам поделки из щепок и глины, то теперь всякий миг своего существования он отравлял наше. «О, благостный Митра! — не раз я обращался с мольбой к высшей силе. — Дай мне долготерпения! Образумь несчастного сына моего!» Но — каждое утро дом сотрясался от дикого вопля, означавшего пробуждение Майло… Красивое лицо его никогда теперь не находилось в покое, а постоянно кривилось от раздражения; голос стал похож на лай, так отрывисто и грубо он разговаривал — со всеми: со мной, с Даолой, с гостями, со слугами…

Последних он распугал скоро, и спустя год после случая с колдуньей в доме осталась одна только деревенская девушка, которой некуда было идти, но и она однажды пропала; потом ее видели в поле близ Катмы: она пасла коз и была весела и вполне довольна — я же никогда не замечал на лице ее даже подобия улыбки. Нищие, коим и я, и Даола всегда подавали на жизнь то деньги, то хлеб, тоже теперь обходили стороной хонайю — мальчик швырял в них камнями и плевался, причем стараясь обязательно попасть в лицо. Только с Адвентой он был неизменно ласков, но стоило появиться мне или Даоле, как он убегал от нее с обычным визгом и блеяньем.

Так прошло шесть лет. Примечательно, Конан: за все эти годы я ни разу не сопоставил заклятие старухи с настоящим поведением Майло. Видно, его прежние капризы сбили меня с толку. Ведь не белое стало черным, а темно-серое… Что, вино кончилось? Вот еще кувшин, возьми… Это никак туранское? Очень хорошо.

Итак, наша девочка давала нам силы к жизни, а наш мальчик их отнимал… Конечно, мы с Даолой пытались поправить положение. Мы наняли для Майло в Катме учителя астрологии и учителя музыки, в Шабароне — учителя языкознания и учителя география; все они кроме основного предмета занимались с ним еще и пением, рисованием, резьбой по дереву и камню, вышиванием, цифросложением и геометрией. Все же военные науки проходил с мальчиком старый солдат аквилонской армии Винатус, потерявший в последнем своем бою правую руку до самого плеча. Справедливости ради надо сказать, что Майло учился с большим удовольствием и весьма успешно. Хотя с наставниками он тоже был груб и бестактен, но только вследствие привычки к капризу, что они, пару лун пообижавшись, поняли и оценили, с тех пор теша мое сердце беспрестанными похвалами в его адрес. В остальном же все было по-прежнему.