Дункан Мак-Грегор - Чужая клятва

— Как?

От злости у Конана свело скулы. Он с силой дернул руками, но лишь натянул до отказа цепи да содрал ими кожу на запястьях.

— Погоди…

Шемит сунул нос в свою сумку и долго рылся там, охая, кряхтя и ругаясь все тем же громким шепотом. Конан, в нетерпении наблюдавший за процессом поиска, недоверчиво хмыкнул, увидев извлеченную из недр сумки железную плоскую палочку с шершавыми боками. Вряд ли невзрачный предмет этот обладал какими-то чудесными свойствами, хотя, судя по последним событиям, шемит всегда знал, что делал. Смирившись, Конан отказался от комментариев и уселся на пол, а Иава, встав перед ним на колени, начал пилить своей железкой широкое кольцо на его ноге. Тощего недоноска, вдруг вошедшего с надменным видом в комнату, картина сия повергла в состояние близкое к обмороку. Судорожно икая и не сводя глаз с могучей фигуры варвара он попятился к дверям; рот его при этом был открыт так широко, как только позволяла крошечная нижняя челюсть, а руки сновали по оборкам рваной туники, словно искали на ней некое кусачее насекомое и никак не могли найти.

Иава обернулся на звук шагов, но особого интереса не проявил. Пожав плечами, он вновь склонился над цепью и продолжил свою работу. Конан же, сплюнув на дощатый пол со всем возможным презрением, ловко метнул нож с коротким обоюдоострым лезвием, который и пригвоздил недоноска за край туники к стене. Более парень неудобства не доставлял, кроме, разве что, тихого поскуливания и дерганья ногой, но на это варвар решил не обращать внимания.

И все же, когда шемит допилил наконец кольцо на конановой ноге, в комнату пожаловали новые, еще менее приятные гости, и они, как было ясно с первого же взгляда, как раз имели намерение причинить путникам столько беспокойства, на сколько были способны. Они влетели все вместе, и каждый сжимал в руке рукоять стигийского кинжала — смертоносного оружия, неведомо как оказавшегося здесь. «Не иначе, — подумал шемит, — их снабжает какая-то тварь. Не могут же быть у всех одинаковые клинки…» Но мысль эта лишь мелькнула в его голове, ибо всего миг спустя после появления рабовладельцев Иава уже стоял со своим верным кинжалом наизготовку, с удовлетворением и даже удовольствием ощущая плечо варвара рядом со своим плечом. Молча, без единого звука, ринулись друг на друга люди. Одни бились за обладание чужой жизнью, за возможность распоряжаться чужими временем и силами. Они никогда не задумывались над тем, праведны их поступки или нет — и не потому, что были глупы. Просто само устройство их души не предполагало каких бы то ни было раздумий. Они как звери жили одними инстинктами, но, в отличие от зверей, не обладали и долей возможного благородства, и о чести имели весьма смутные представления, считая ее нелепой выдумкой бродячего комедианта.

Другие боролись за свою жизнь и свою свободу. Но обе стороны дрались с такой яростью, какая, обладай чувства физической основой, несомненно в одно лишь мгновение уничтожила бы в этой комнате всех.

Первая четверка оказалась разбита варваром и Иавой достаточно быстро. Пожалуй, за это время Конан едва успел бы выпить кружку пива. Но и вздоха не прошло, как новая партия рабовладельцев ворвалась в комнату. Этих было больше, и экипированы они оказались получше: чешуйчатые кольчуги, морионы — шлемы с полями в виде перевернутых полумесяцев, длинные мечи и все те же стигийские кинжалы. По сравнению с ними Конан со скованными руками, голый до пояса и босой, представлял бы довольно жалкое зрелище, если бы на обнаженном торсе его не играли и переливались первозданной силой тугие мускулы, если бы на устах его не блуждала опасная полуулыбка, а в синих глазах не сверкал неукротимый огонь гнева и… радости битвы. Да, молодому киммерийцу по душе был хороший бой, пусть даже в таких неуютных условиях и с такими гнусными противниками. Он был прав, и знал это. А за правду, да еще свою собственную, бороться необходимо — и кому же еще за нее бороться?

Варвар не задумываясь кинулся на ближайшего и смел его одной только массой; затем он ступней придавил ему горло и, только изо рта врага хлынула кровь, снова отскочил, готовый сразиться со следующим. За то же время Иава, сделав обманное движение, поднырнул под руку здоровому, хотя тоже весьма бледному мужчине его лет, и воткнул под кадык клинок по самую рукоятку. Ахнув, тот качнулся и начал валиться, увлекая за собой обезумевшего от страха соратника. Воспользовавшись этим, соратника шемит отправил следом.

Конан носился по комнатушке, сбивая врагов с ног, ловко уворачиваясь от их сильных, но неуклюжих ударов, и сам разил, метя в незащищенные места, так что вскоре и этот бой закончился в пользу спутников.

Оттащив трупы к стене, они постояли немного по обе стороны двери — не нагрянут ли новые гости? — и, никого не дождавшись, уселись на пол. С видом фокусника Иава достал из сумки ломоть хлеба и отличный кусок кролика, разделил все это на две части и большую отдал Конану. Тот сразу запихал в рот свою долю целиком и с энтузиазмом молодости проглотил, почти не жуя. Шемит, мучимый более жаждой, чем голодом, ел неохотно — за тем лишь, чтобы подкрепиться перед дорогой. Печаль снизошла вдруг к его сердцу откуда-то из-за облаков. Глубоко вздохнув, он попытался затянуть благодарственную оэду Птеору, но, увидев, как сморщился киммериец, оборвал пение; вместо этого он сказал, обращаясь к мертвецам:

— Что, парни, пожалели теперь, что накормили нас?

И словно в ответ в маленькое оконце влетело — как показалось сначала варвару — само солнце, только сильно уменьшенное в размерах. Пылающий шар приземлился точно между Конаном и Иавой, и несколько мгновений путешественники в изумлении смотрели, как разгорается пламя, прожигая дыру в полу и чуть не задевая их штаны. При ближайшем рассмотрении киммериец понял, что злобные рабовладельцы (видимо, отчаявшись захватить пленников силой) швырнули им тряпичный мяч, облитый какой-то хорошо горящей дрянью; треща, огонь быстро побежал по доскам; еще немного — и вся комната должна была превратиться в один большой костер.

Конан толкнул шемита к двери, подхватил с пола его сумку и свой мешок и выскочил следом.

Толпа встретила их во дворе восторженным воем. Сколько там было народу, и имелись ли воины — спутники рассматривать не стали. Не замедляя бега, они проскочили сквозь толпу, сшибая тех, кто загораживал дорогу, и ринулись прочь. Восторженный вой тут же сменился разочарованным воплем; вслед им полетели камни, но настоящей погони, кажется, не было. Тем не менее они, словно сговорившись, неслись вперед, через все Алисто-Мано, провожаемые гневными криками, визгами и проклятьями. Кое-где Конан заметил — в подтверждение рассказа Иавы — изможденных людей в цепях, безучастно глядевших на беглецов, и врытые в землю обугленные столбы… Только на миг в глазах киммерийца мелькнула жуткая картина: он сам, привязанный к такому же столбу и превратившийся в пылающий факел. Передернувшись, Конан еще раз обругал себя за то, что не послушал мудрого совета спутника, и, дав себе слово на обратном пути разобраться с ублюдками из Алисто-Мано, увеличил скорость, догоняя шемита, который бежал вразвалку, но очень быстро, выставив перед собой тугое ядро живота.