Скотт Бэккер - Падение Святого города

«Забываю... о чем-то...»

Он внимательно изучал Тирнема и Санумниса. Он быстро понял, что барон Тирнем очень глуп и думает лишь о том, как ублажить свое брюхо и нагулять жирок, потерянный в Карасканде. Санумнис, напротив, был умен и неразговорчив. Похоже, он пользовался необъяснимым, но очевидным авторитетом у своего тучного соотечественника. Он был наблюдателем.

Имели ли они тайный приказ, предписывающий, кому из них принимать решения? Это объяснило бы тот факт, что Тирнем подчинялся Санумнису, а тот наблюдал. И каким будет наказание за убийство племянника нансурского императора? За нарушение торжественной клятвы Воина-Пророка?

«Меня послали совершить самоубийство».

От этой мысли Найюр расхохотался. Неудивительно, что Пройас так нервничал, передавая ему приказ дунианина убить Конфаса.

То, что к Найюру приставили адепта, лишь подтверждало опасения. Его звали Саурнемми, он был молодой посвященный, одержимый и страдающий хроническим кашлем. Он прибыл через день после Конфаса вместе с чародеем высокого ранга Инрумми, который почему-то быстро уехал, осмотрев покои своего ученика. Как сказал Найюру старший колдун, Саурнемми обеспечит его связь со Священным воинством.

Мальчик, говорил этот напыщенный дурак, должен спать до полудня каждый день, чтобы они могли общаться посредством

колдовских снов. То есть Саурнемми, другими словами, станет глазами дунианина в Джокте.

Бездна! Куда ни обернись — безумная, бездонная бездна!

Подстегнутый присутствием Саурнемми, Найюр приказал Тир-нему созвать Конфаса и его штаб в зале Прошений Донжона — цитадели, где Найюр устроил свою штаб-квартиру. Он приказал юному колдуну внимательно осмотреть пленников с балкона. Затем, как только экзальт-генерал и его люди собрались, Найюр вышел прямо к ним, жестко вглядываясь в их лица и с удовольствием глядя на то, как они бледнели. Нансурцы — такая предсказуемая мразь! Очень отважны, когда их много и они вооружены, но без войска и оружия превращаются в сущих овец.

Он ходил кругами вокруг Конфаса, а тот стоял, выпрямившись, в полном военном облачении.

— Ваши братья в моих руках,— сообщил Найюр его спутникам.— Ваши жены...— Он сплюнул под ноги ближайшему.— Досадно.

— А уж сколько твоих братьев,— выкрикнул Конфас,— я поразил своей рукой!

Найюр ударил его. Экзальт-генерал упал и опрокинулся на спину. Найюр резко обернулся на звук сандалий, поймал чью-то руку. Схватил кого-то за кирасу, ударил лбом в лицо. Кинжал, припрятанный этим болваном, со звоном упал на блестящие плиты.

Этих собак надо раздавить! Раздавить!

Лязг обнажаемых клинков. Внезапно его окружили конрийцы Тирнема с мечами наголо. Нансурцы побледнели и попятились. Некоторые бросились к экзальт-генералу, а тот поднялся на четвереньки, плюясь кровью.

— Не ошибитесь! — взревел Найюр.— Вы подчиняетесь мне!

Он резко опустил ногу на голову человека, пытавшегося схватить его за щиколотку. Тот застыл, горячая кровь потекла между плитками.

Мгновенное молчание, и страсти угасли. . — Не вынуждайте меня становиться могильщиком вашего безумия! — вскричал Найюр, воздевая огромные покрытые шрамами руки.

Он почувствовал, как они съежились. Внезапно эти воины показались ему детьми — перепуганными детьми между вздымающимися вверх колоннами зала. Его сердце возбужденно заколотилось. Найюр снова сплюнул, затем поднял лицо к Саурнемми. Тот смотрел с верхней галереи, зябко кутаясь в багряный шелк. Его бороденка показалась Найюру фиглярской.

— Кто? — спросил он.

Саурнемми глупо закашлялся, как всегда, затем кивнул на задние ряды толпы, где люди сгрудились вокруг генерала Сомпаса.

— Этот,— сказал он.— Тот, с...— Снова кашель, мало похожий на настоящую болезнь.— С серебряными полосами на кирасе.

Без предупреждения хрупкий человечек рядом с Сомпасом бросился прочь по полированным плитам. Его свалили через пять шагов. Он упал со стрелой в затылке. Он закричал, непонятные слова задымились. Глаза загорелись. Но Найюр уже догнал его...

Все вокруг раскалилось добела. Люди кричали, закрывали лица руками.

Нансурцы ахали и моргали. Найюр поднялся над сломанной соляной фигурой, лежавшей у него под ногами. Он сплюнул, * ухмыльнулся и зашагал прямо сквозь нансурцев. Он шел к Кон-фасу. Экзальт-генерал что-то забормотал, попятился, но Найюр прошел мимо и молча поднялся по монументальным ступеням. С побитой собакой не разговаривают. Он понимал, что это фарс, но ведь все на свете, в конце концов, фарс. Еще один урок дунианина.

Потом, уже у себя в рокоях, он взвыл. Понятно почему — без юного адепта он так и не узнал бы, что у Конфаса есть свой колдун. Но смысл этого понимания ускользал от него. Смысл всегда ускользал.

Что с ним не так?

Враги! Всюду враги!

Даже Пройас... Сможет ли Найюр свернуть ему шею?

«Он послал мне совершить самоубийство!»

Ночью Найюр крепко напился, и терзавшие его ножи сомнений немного притупились. Однако вместо них отовсюду, словно из трещин в плитах, поползли ужасы. Несмотря на благовонные

курения, вокруг пахло якшем — землей, дымом, гниющей шкурой. Он слышал шепот Моэнгхуса из мглы... Снова ложь. Снова смятение.

И птица — та проклятая птица! Она, как узел, связывала все зло в единую форму. От такой мысли у Найюра сжималось сердце. Но конечно же, это не может быть всерьез. Не более чем Серве...

Он говорил с ней каждый раз, когда она приходила к нему ночью в постель.

«Что-то... что-то со мной неладно».

Он знал это, поскольку мог видеть себя таким, каким его видел дунианин. Он знал, что Моэнгхус сбил его с пути, сужденного по рождению. Он тридцать лет искал собственный след. Чтобы вернуться назад.

Тридцать проклятых лет! Скюльвенды всегда смотрели вперед — как все народы, кроме дуниан. Они слушали своих сказителей. Они слушали свое сердце. Как псы, они лаяли на чужаков. Они различали честь и позор, как различали близкое и далекое. От рождения тщеславные, они сделали себя абсолютной мерой всего. Каждый зависел только от себя самого.

И в этом была ложь.

Моэнгхус заманил Найюра на иную тропу. И сородичи сочли его отступником, поскольку его голос доходил до них из непроглядной тьмы. Как мог он найти путь назад, когда земля вокруг вытоптана? После Моэнгхуса он больше никогда не станет частью своего народа. Он никогда не вернется к прежней дикой невинности. Глупо было пытаться... Неведение — стальная основа для уверенности, поскольку себя самого человек не видит, словно спит. Полный ответ получаешь тогда, когда нет вопросов, а не тогда, когда есть знание. Моэнгхус научил его спрашивать. Всего лишь задавать вопросы.

— Зачем идти этим путем, а не иным?

— Потому что этого требует Голос.