Алексей Волков - Гусар бессмертия

Уцелевшие офицеры устало спали тут же, прямо на снегу. Лишь Лопухин сидел рядом и отрешенным взглядом смотрел на огонь. И прошло немало времени, прежде чем усталость сумела навеять на двух приятелей спасительный сон…

Часть наполеоновской армии прорвалась, однако это не означало для нее спасения. Ударили сильные морозы. Плохо одетые европейцы сотнями замерзали прямо по дороге. Многие тихонько засыпали на привалах – чтобы никогда больше не проснуться. Многоязыкая армия еще была способна на отчаянный прорыв, но ни для какого другого боя не годилась. Да и то не вся армия, а лишь отдельные ее части. Те, которые сумели сохранить некое подобие дисциплины в расчете, что вместе легче вырваться из ледяного ада.

Большинство же просто брели – кто – толпой, кто – небольшими группами, частью уже без оружия, всегда – без коней и пушек. Брели, надеясь неизвестно на что, просто по инерции беглецов.

Теперь ни о каком параллельном преследовании не было речи. Главные силы русской армии остались позади, преследуя уходящих, но, как и прежде, повсюду хищными волками рыскали летучие отряды. Нападали при каждом удобном случае, производили опустошение в рядах и спокойно отходили в сторону – передохнуть.

Создавалось впечатление, что некто на небесах решил примерно покарать богоотступников, раз и навсегда запретить даже смотреть в сторону востока.

В плен попасть – и то стало проблемой. Пленных надо как минимум кормить, стараться сохранить их жизни. Вырвавшиеся вперед партизаны зачастую сами испытывали лишения в бедном литовском краю. Так стоит ли обременять себя лишними проблемами? Гостей никто не звал, и нечего им пенять на суровый прием.

Часто казаки проезжали мимо безоружных, устало бредущих толп, если было что – отнимали, не было – спокойно ехали дальше по своим делам, предоставляя закутанных во всевозможное тряпье оборванцев собственной горемычной судьбе.

Эскадрон Орлова занял пустующую помещичью усадьбу в нескольких верстах от дороги. Судя по всему, ее владелец – польский шляхтич – решил не испытывать судьбу при возвращении русских. Многие паны приветствовали здесь Наполеона в надежде, что тот неизвестно почему вдруг захочет возродить Польское царство. Теперь надежды умерли, а их место занял страх. Измена присяге вполне могла повлечь за собой конфискацию земель, а то и что-нибудь более суровое. Большинство шляхтичей торопливо раскапывали на дне сундуков русские мундиры, некоторые же – предпочли сбежать, пока еще были свободны дороги.

Условия в усадьбе были отвратительные. Мебель или отсутствовала, или была переломана, амбары были пусты, и все преимущество остановки здесь заключалось в крыше над головой да, после того как гусары обнаружили небольшой запас дров, в тепле.

Все печи в доме были растоплены. Люди предавались краткому отдыху, памятуя, что завтра вновь предстоит продолжать путь. Разумеется, везде стояли часовые. Ружья у гусар, как и у всей кавалерии, пошли на вооружение ополчения, и вся формальная огневая мощь эскадрона заключалась в шестнадцати мушкетонах да в седельных пистолетах. Правда, кое-что удалось собрать по дороге, и на самом деле кавалеристы были вооружены сильнее, чем полагалось на бумаге, но это уже так, не для донесений начальству. Ситуации на войне бывают всякие, и кто может знать – вдруг по какому-нибудь капризу судьбы придется действовать в пешем строю. И что тогда делать с одними саблями!

– Ваше благородие! Французы! – торопливо вошел в комнату Трофимов. – Сюда движутся.

Сказано было без паники. Кавалерии у врага все равно не было. При необходимости всегда можно спокойно ускакать прочь. Вот только жаль терять теплое местечко да тревожить коней, лишь недавно расседланных, порядком настрадавшихся в походе.

– Далеко? – Орлов поднялся.

Оснований для тревоги было мало, однако он был командиром и чувствовал ответственность за людей.

– Версты полторы. Их там толпа порядочная, но большинство без оружия. Видно, углядели огонек.

– Седлать коней!

Гусар без коня – все равно что стакан без водки.

– Уходим? – удивленно спросил Лопухин.

Уступать перед толпой – потом свои же засмеют!

– Нет, – покачал головой ротмистр. – Но запомни, поручик, мелочей на войне не существует. Проявишь беспечность – потом можешь не расплатиться. Пошли, надо посмотреть, как и что.

Он убедился, что приказание выполнено, расставил часть вооруженных трофейным оружием гусар для обороны, а половину эскадрона посадил на коней.

Снаружи царила ночь, однако луна в сочетании со снегом давала достаточно света, чтобы не блуждать совсем уж на ощупь. Но и достаточно мало, чтобы разглядывать все, словно днем.

На подъездной дороге темнело, причем темнота потихоньку приближалась к усадьбе.

Орлов выдвинул конный полуэскадрон с таким расчетом, чтобы он мог атаковать, пользуясь изгибом дороги, во фланг.

– Поехали, князь. Глядишь, сумеем застращать супостата. Он нынче пуганый, куста боится. Тем более, наших действительных сил в темноте не разглядеть.

– Может, лучше атакуем? – предложил Лопухин.

– Зачем? Шли бы с оружием – другое дело, а эти сами по дороге передо2хнут. Охота клинки о них марать да людей утомлять понапрасну. Не душегубы же мы, право слово!

Беглецы, если можно назвать беглецами едва переставляющее ноги воинство, увидели приближающихся всадников и застыли на месте. Никаких приготовлений к бою не последовало. Действительно, нападать на таких было все равно, что избивать беззащитных младенцев.

– Господа! – провозгласил Орлов по-французски, останавливаясь в свою очередь в некотором отдалении. Не ровен час, еще набросятся на коня с голодухи! – Предлагаю вернуться на большую дорогу. Преследовать не буду. В противном случае довожу до вашего сведения, что буду вынужден атаковать.

Откровенно говоря, выполнить угрозу ротмистру было трудновато. Лошади сильно устали и просто не смогли бы перейти в галоп. Не говоря уже о том, что в эскадроне набиралось чуть более полусотни человек. Хорошо, ночь не давала противнику возможности определить, сколько врагов занимает усадьбу.

Орлов тоже не мог сказать из-за той же тьмы о количестве беглецов. Может, триста человек, а может – и все пятьсот. Толпа представлялась ему темной массой, дополненной редкими фигурками отставших и сейчас подтягивающихся к колонне солдат.

От толпы усталой походкой отделился человек. Он был так закутан в какие-то тряпки, что определить национальную принадлежность и чин не представлялось возможным, даже будь сейчас день.

– Месье офицер! Я – полковник итальянской корпуса. Со мной – остатки двух полков. Мы сдаемся, – хриплым голосом на не слишком хорошем французском объявил парламентер.