Крис Уэйнрайт - Сапфировый перстень

Так ты посмел ослушаться меня? — Лиаренус трясся от ярости и, брызгая слюной, осыпал ругательствами съежившегося от страха гирканца, валявшегося у него в ногах и умолявшего о пощаде. — Отродье шелудивого пса! Ты хочешь, чтобы я отправил тебя на поляну? Добавьте! — Колдун кивнул двум рабам, вооруженным бичами из воловьих жил.

— О! Пощади! Ты же знаешь, как я предан тебе! — вопил несчастный.

Рабы знали свое дело, удары сыпались на гирканца один за другим с мерностью маятника, разрывая в клочья одежду и оставляя на теле длинные багровые полосы, которые на глазах вспухали и начинали сочиться каплями крови.

— Клянусь рогом Нергала, ты еще пожалеешь, что появился на свет, ленивое порождение верблюда! — Горбун дал знак прекратить избиение и, наклонившись к гирканцу, вцепился ему в плечи своими длинными тонкими пальцами. — Ты сговорился с ним? Отвечай!

— Нет! Нет! Мой повелитель, нет! Я подумал… я подумал, что он крепко спит, и решил дать ему напиток утром. — Гирканец пытался поймать сапог Лиаренуса и запечатлеть на нем свой поцелуй, но удар плети вновь отбросил его на землю.

— А-а-а! — завыл бедняга, катаясь по земле в тщетной попытке увернуться от ударов.

Под вопли избиваемого слуги Лиаренус размышлял, как же ему поступить. Все-таки лишиться этого гирканца — значит добавить самому себе лишние хлопоты: надо приставить к этому делу нового человека, пока обучишь его, пройдут дни, а время не ждет. С другой стороны, он может затаить зло, и тогда на него совсем нельзя будет положиться… Горбун еще раз бросил взгляд на несчастного и решил, что, пожалуй, пока с него хватит.

— Оставьте его! — приказал он палачам.

Те послушно опустили бичи, заученными движениями обернулись назад, взяли большой кувшин и окатили водой свою жертву, которая не подавала признаков жизни. Гирканец застонал и мутным взглядом обвел стоявших перед ним. Сознание вернулось к нему, и он вновь попытался подползти ближе и облобызать сапог своего повелителя.

— Безмерна твоя доброта… — еле шевеля запекшимися губами, прошептал слуга. — Я… я сделаю все… я искуплю… — Голова несчастного вновь ткнулась в обильно политый собственной кровью песок.

— Отнесите его к Колченогому Карбану, пусть приведет его в чувство, — приказал Лиаренус рабам и направился к выходу из подземелья, бормоча себе под нос ругательства.

Колдун всегда начинал утро с обхода своих владений. Сперва, как обычно, он садился на своего любимого гнедого рысака и направлялся на пастбище, где под присмотром троих пастухов паслось стадо круторогих стигийских быков. Этих быков он за очень большие деньги приобрел несколько лет назад и очень дорожил ими: их кровь была самой питательной, она больше всего подходила для его дел. Увидев сегодняшним утром, что одного пастуха нет, Лиаренус, дав шпоры коню, поскакал в поместье. Тотчас по его приказу десяток всадников обшарили все поля и перелески в округе, но пастуха из Офира и след простыл. Представший перед ним гирканец, который каждый вечер обносил всех слуг Лиаренуса особым напитком, признался, что поленился разбудить этого пастуха и напоить его зельем, что обязан был сделать. Лиаренуса не очень беспокоило то, что сбежавший пастух может принести ему какой-то вред: до ближайших селений два дня пути верхом по пустыне, и пеший беглец скорее всего сдохнет от нехватки воды. Просто людей для работ было маловато, тут дорога каждая пара рук. Любая задержка в работах выводила из себя, колдуна обуревала ярость. Ему не терпелось начать покорение мира, которое было целью его жизни, а для этого надо было еще сделать много, очень много…

Далее Лиаренус обязательно шел к Колченогому Карбану. Это был его единственный подданный, на которого он мог полностью положиться. Они встретились давно, когда Горбун еще только приступал к своему грандиозному замыслу. Тогда на базаре в Ианте он обратил внимание на сборщика податей, который с отрядом солдат обходил ряды торговцев. Он присмотрелся к нему повнимательней, надвинув на лицо капюшон плаща, чтобы не привлекать внимания, сопровождал сборщика в его походах по кварталам, где жил работный люд: ремесленники, кузнецы, прочие мастера. Ему понравилось, как безжалостно и скрупулезно этот хромоногий собирал положенную плату, не обращая внимания на мольбы об отсрочке, на стенания вдов и плач детей. Он не гнушался погрузить в тележку, запряженную облезлым мулом, даже помятый медный кувшин или поношенное платье. Если же у несчастных не было и этого, то по приказу колченого их хватали стражники. Людей ждала долговая яма, откуда, если за них не заплатит родственник или кто-нибудь из сердобольных соседей, только один путь — на невольничий рынок… Теперь этот жестокий и злобный человек был ближайшим подручным Лиаренуса, посвященным почти во все его планы.

Вот и окованная позеленевшими медными полосами дверь, ведущая в подземелье, где Колченогий Карбан проводил почти все свое время, лишь изредка поднимаясь на поверхность, но не затем, чтобы глотнуть свежего воздуха или насладиться чистотой бескрайнего неба и сиянием лучей солнца, а для того, чтобы, пройдя расстояние в пятьдесят шагов, спуститься в другой подвал. Там он мог получать удовольствие, наблюдая, как провинившаяся в чем-нибудь очередная жертва, прикованная короткой цепью к столбу наказаний, корчилась в муках и истекала кровью под ударами бичей из воловьих жил. Палачи были его гордостью, они исполняли свои обязанности с наибольшим тщанием и старательностью.

Хороши были и мясники — их задачей было ежедневно забить десяток быков, освежевать их, выпустить кровь и разлить ее по бурдюкам, расчленить туши и разрубить мясо на куски — для людей и собак, подготовить шкуры для выделки. В полном молчании — а слов им и не было нужно — они проделывали свою работу: взмах тяжелого молота, очередной бык падает на колени; вот он уже, поддернутый крюком, висит на цепи; взмах ножа, кровь хлещет в подставленный таз; распорото брюхо, и кишки свисают на расстеленную шкуру предыдущего животного. И так день за днем, уже много лет.

Такими же были и трое подмастерьев, которые скребли и дубили кожи, сушили их, вновь вымачивали, растягивали на распялках… Тупая, однообразная работа. Они двигались в помещении кожевенной мастерской словно привидения, окутанные ядовитыми испарениями, поднимавшимися из громадных чанов, не произнося не то что слова, но даже какого-либо звука.

Вечером мясники, палачи, кожевенники и еще несколько подобных им рабов, исполнявших однообразную работу, сидели на деревянных скамьях за простым столом и, глядя Друг на друга невидящими глазами, ели из громадных мисок, мерно и истово пережевывая пищу, как коровы, жующие свою жвачку. Слышался только равномерный хруст двигающихся челюстей и довольное сопение: ни слова, ни постороннего звука, будто это были шелковичные черви за своей непрестанной работой. Насытившись, они получали по большой ложке зеленоватого густого варева, выдаваемого гирканцем, и, довольные, укладывались спать на соломенные тюфяки. Они оживлялись только раз в пять дней, когда им полагалась на ночь женщина. Тех, чья очередь была сегодня, уводили в соседнее помещение, где уже ждали прикованные к ложам, чтобы не вырвались, несчастные, дрожащие от смертельного ужаса нагие невольницы. Эти полуживотные брали женщин грубо, с той же деловитостью, с которой резали быков, пахали землю или секли провинившихся; удовлетворившись, возвращались на свои подстилки и засыпали. Рабыни не могли выдержать такое по нескольку раз, и это было головной болью Горбуна — приходилось покупать все новых и новых невольниц.