Лайон Де Камп - Гроза над Чохирой

— Послушай, Конан, — начал Лаодамас, — я готов согласиться с твоим планом и участвовать в деле, но почему, собственно, ты принял на себя командование? В конце концов, я потомственный нобиль и стою в списке военачальников легиона не на последнем месте…

— Покомандовать хочешь, сопляк?! — внезапно рыкнул молчавший до сих пор Глико. — И про список еще вспомнил! Между прочим, я стою в нем повыше тебя! Так что слушай мой приказ: нашим командиром будет Конан! Он раскрыл это грязное дело, и он доведет его до конца.

— Но все же… — не унимался Лаодамас. — У графа в подчинении столько людей! Мы обвиним его в предательстве, а он в ответ назовет изменниками нас. Кому поверят солдаты? Они нас без суда повесят, как заговорщиков!

— Вот мы и посмотрим, кому поверят, — спокойно сказал Конан.

Когда в назначенное время на плацу перед казармами выстроились, возглавляемые десятниками, солдаты Лаодамаса и Глико, Конан рассказал им, для чего их здесь собрали, и кто был виновником происшедшей вчера в пиктском лесу резни. Затем, велев четырем самым здоровым парням нести драгоценный сундук, он повел людей к резиденции графа Лусиана.

Командующий пограничной стражей Конаджохары располагался в роскошном особняке в центре города, окруженном садом. На улицу выходила открытая терраса, к которой вела широкая лестница о двенадцати ступенях; в теплое время ее покрывал ковер. У лестницы стояли стражи. Когда Конан со своим отрядом приблизился к дому, двое часовых заступили ему путь.

— Нам нужно видеть графа Лусиана. Если вы не желаете пропустить нас в дом, вызовите его сюда! — потребовал киммериец.

— Графу не нравится, когда его тревожат так рано, — со смущенным видом сказал часовой. — Он еще, пожалуй, не одет…

— У меня важное дело! — рявкнул Конан. — Не сомневаюсь, что раде него граф поторопится. Зови его сюда, приятель, да побыстрее!

Заметив по угрюмым решительным лицам солдат, что те не склонны к шуткам, охранник скрылся за дверью. В это время к террасе подвели жеребца в богато украшенной сбруе, отделанной серебряными бляшками. Киммериец не мог не залюбоваться великолепной статью животного.

— Это конь графа? — поинтересовался он у второго стража.

— Да, капитан. Благородный граф Лусиан перед завтраком обычно ездит верхом, — ответил оставшийся у входа часовой.

На террасу вышел посланный к Лусиану охранник и доложил:

— Граф просит подождать, капитан. Сейчас у него брадобрей и…

— Копыта Нергала! Ты что, не понял меня, приятель? У нас срочное дело, и если граф не соизволит немедленно выйти к нам, мы войдем к нему сами.

Часовой снова отправился в дом, и на сей раз доклад его возымел нужное действие — двери распахнулись, и в дверях появился граф Лусиан. Его и вправду заставили прервать утренний туалет: он был обнажен до пояса, на шее висело полотенце из тончайшей льняной ткани. Граф Лусиан был коренастым человеком среднего роста и не первой молодости; некогда он отличался большой силой, но сейчас мышцы его заплыли жирком и одрябли. Длинные усы, обычно напомаженные и воинственно торчащие вверх, сейчас неопрятно свисали до подбородка.

— Что случилось, капитан? — спросил он крайне недовольный тоном. — По какой причине меня беспокоят в столь неурочный час? И затем, у меня совершенно нет времени! Принеси-ка табурет, — обернулся он к часовому. — Пусть капитан излагает свое дело, а цирюльник завершает свою работу. Ну, так что ты имеешь сказать, капитан… Конан, если не ошибаюсь?

— Для начала мы кое-что покажем, граф! — Киммериец махнул рукой, и по лестнице поднялись четверо солдат, сгибаясь под тяжестью огромного, окованного медью сундука. Опустив его на украшенный мозаикой пол террасы, они снова присоединились к своим товарищам, ожидающим, по указанию Конана, внизу.

Других доказательств не требовалось — увидев сундук аквилонского казначейства, в котором перевозилось золото, граф Лусиан побледнел как полотно и изменился в лице. Руки Глико и Лаодамаса непроизвольно потянулись к рукоятям мечей.

Киммериец отбросил крышку ящика, ослепительно-яркие лучи утреннего солнца заиграли в золоте монет. Граф нахмурился, тогда как часовые не могли оторвать завороженных взглядом от содержимого сундука.

— Игра закончена, Лусиан, — решительно сказал киммериец. — Этот сундук — доказательство твоей измены. Не знаю, что сделает с тобой король, когда ему доложат о предательстве, а свое слово я скажу сейчас: нельзя представить поступок гнуснее, чем совершен тобой. Ты послал на гибель собственных солдат — воинов, преданно исполнявших твои приказы и жизнью заплативших за твою подлую измену!

Лусиан, все еще ошеломленный и молчаливый, лишь непроизвольно облизнул пересохшие губы.

В глазах Конана сверкнули презрение и ненависть.

— Нам известно, что пикты передали для тебя это золото, захваченное ими в Тусцелане. И у нас есть признание твоего человека, Эдрика. Оно полностью тебя изобличает. Арестовать его!..

При этих словах граф вскочил с табурета и, вырвав из рук цирюльника тазик, плеснул мыльной водой в глаза Конану. Затем, натужившись так, что вздулись жилы, он ухватился за край стоявшего у самой лестницы сундука и опрокинул его. Из ящика посыпался вниз сверкающий дождь золотых монет.

Солдаты Конана, не ожидавшие такого поворота событий и в жизни не видевшие столько золота, попытались остановить драгоценный ручеек и не дать ему растечься по улице. Пока киммериец протирал залитые мыльной пеной глаза, а воины подбирали монеты, Лусиан во всеобщей неразберихе проскользнул мимо них, скатился по лестнице и, взлетев в седло гарцевавшего у крыльца скакуна, бешено дернул поводья. В следующий миг жеребец, вздымая клубы пыли, понесся прочь, унося изменника-графа.

Очнувшись от столбняка Лаодамас закричал своим солдатам, чтоб бежали в казарму да отрядили верховую погоню. Но Конан остановил его.

— Поздно, Лаодамас! Нам его не догнать — у Лусиана лучший скакун во всей Конаджохаре, Да, собственно, нам он не столь уж нужен — главное, что мы от него избавились. О его измене мы сообщим королю, и пусть сам владыка думает, что делать с графом. Возможно, что достойный нобиль отделаешься лишь ссылкой в другую провинцию… Нам же сейчас надо остановить пиктов! Если они захватят Чохиру, прольются реки крови!

Затем Конан повернулся к солдатам, ползавшим на коленях у лестницы.

— Быстро подберите монеты и отнесите сундук в казарму! А потом мы займемся делали посерьезней — попробуем, во имя светозарного Митры, сохранить Аквилонии этот край, а людям, населяющим его, — жизнь.

— Одно дело сражаться против пиктов, даже если их и больше в несколько раз, и совсем другое — эти их гадюки, что падают с деревьев, — сказал Глико. — Моих людей сильно напугали рассказы солдат, уцелевших после того страшного боя.