Вольфганг Хольбайн - Рыцарь Хаген

Хаген вспомнил о праздничных хлопотах при дворе и о словах Гизелера. Но колкость Гунтера пропустил мимо ушей, хотя понимал, что тот хотел его подначить. Пасха была одним из новых для него христианских обычаев, которых он не понимал, да и не хотел понимать.

— Нет, это был не дракон, — Тронье улыбнулся, — Всего лишь медведь. Маленький медведь. Он испугался нас больше, чем мы его.

— И еще дюжина разбойников, — вставил Гунтер.

Хаген кивнул. Людская молва, оказывается, его опередила.

— Точно. Но с ними вышло так же, как и с медведем, — стоило им увидеть, что они имеют дело не с безобидными купцами, а с воинами, разбойники обратились в бегство.

— Но никому не удалось уйти живым!

Хаген повернулся к Гизелеру. Глаза юноши горели любопытством, лицо покраснело от волнения. Хаген понимал, какого ответа он ждет.

— Быть может. А если кто-то и улизнул, то в ближайшие десять лет ему и в голову не придет заниматься этим ремеслом.

На лице Гизелера отразилось откровенное разочарование. На самом деле Хаген позволил скрыться почти всем разбойникам. Разве он должен был убивать людей лишь из-за того, что они смертельно голодны?

Он снова обратился к Гунтеру:

— Ты спросил, что я видел на пути, мой король. Не стану утаивать ответ: близятся горести. Беда только и ждет момента обрушиться на Бургундию.

Хаген сам удивился, что эти слова сорвались с его уст. Где-то в глубине души он жалел о сказанном, но теперь словно освободился от тяжкого бремени.

— Суровые слова из уст сурового воина, — промолвил Гунтер. — Все мои советники в один голос утверждают обратное, дружище Хаген. А когда я путешествую по стране, то вижу вокруг лишь счастливые лица и слышу детский смех. Конечно, короля всегда принимают с улыбкой, даже если терпят нужду. Но ведь последние зимы не были суровыми, урожай уродился богатый. Не случалось ни непогоды, ни эпидемий. Бог благосклонен к нам, Хаген, ведь он оберегает всех, кто почитает его. Почему же ты склонен видеть будущее в столь мрачном свете, мой друг?

«Возможно, потому, что это мое будущее, — подумал Хаген, — И наши судьбы неразрывно связаны, хотим мы этого или нет».

— Полный желудок и единственный год без войны — это еще не все, Гунтер. Поверь, не все люди в этой стране сыты. На севере бесчинствуют датчане, на востоке саксы разоряют города и деревни, а на юге Рим никак не может решить, утихомириться ему или все же добиваться всемирного господства.

— Что все равно приведет к одному результату, — вздохнул Гунтер, но тут же встрепенулся: — Что касается наших воинственных соседей, то они всегда были и никуда не денутся. Об опасности нужно беспокоиться, когда она возникает. И к тому же мы в мирных отношениях с королем гуннов, а никакая иная империя не решится объявить войну Бургундии.

— Саксы…

— Они далеко, и на востоке есть куда более соблазнительная добыча. И более легкая, — перебил Гунтер, — Нет, Хаген, ты сгущаешь краски. Дружба с правителем гуннов обеспечивает нам мир с ним и одновременно с Римом. Гизелер тебе говорил, что мы заключили пакт?

— Да, — кивнул Хаген, — Только я не понял, что он подразумевает.

— То, чего мы все так долго ждали. Рим отзывает назад значительную часть легионов. К концу года на берегах Рейна ты не увидишь больше ни единого римского флага. Войска им нужны, чтобы самим защищаться от нападающих. По этому поводу здесь и появлялись их послы. Здесь и в других рейнских городах.

Сообщение Гунтера не особенно удивило Хагена: он давно предвидел такой итог событий. Рим умирал медленной, мучительной смертью, и спасти его уже никто не мог. Хагена обескуражил преувеличенный восторг Гунтера по поводу мирного соглашения. Римские легионы, расположившиеся в двух днях пути от Вормса вверх по течению Рейна, уже целый год не отваживались покинуть пределы своего лагеря, и теперь их уход имел всего лишь символическое значение. Они называли себя оккупантами, но на самом деле в последние годы их присутствие просто терпели. Бургундии не составило бы труда, объединившись с какой-нибудь дружественной империей, прогнать их из страны. Послы же, прибывшие к Гунтеру в отсутствие Хагена, на самом деле были просителями. Король должен был это понимать.

Гунтер верно расценил молчание Хагена.

— Ты старый брюзга, Хаген. Отчего ты не радуешься вместе с нами? Скоро ведь праздник.

— Праздновать будем этот «договор»?

Судя по вспыхнувшим яростью глазам Гунтера, эта фраза задела его до глубины души. Однако придираться он не стал:

— И Пасху, как я уже говорил. Да и твое возвращение — тоже. — Он улыбнулся: — Сам выбирай повод, который тебе по душе, но сегодня я желаю видеть вокруг себя радостные лица.

Что-то в голосе короля насторожило Хагена. Его тон и слова не соответствовали той манере разговора, которая была присуща Гунтеру. Что-то было здесь не так, и не травма была тому причиной.

— Отзыв войск повлечет за собой волнения, — проговорил он, — Силы Рима подорваны, но раненый великан…

— Не существует угрозы, с которой мы не можем справиться, — резко перебил Гунтер. Тема была исчерпана.

— Быть может, ты прав, мой король, — пробормотал Хаген, — И скорее всего, сейчас не время беседовать о политике, — Он схватил свой кубок, глотнул терпкого красного вина и медленным движением опустил его обратно на стол. Гунтер не спускал с него взгляда. В зале воцарилось напряженное молчание.

Хаген поднял бокал, поднес его к губам и украдкой взглянул на Гизелера. Хаген содрогнулся, увидев в глазах юноши вызов, граничащий с ненавистью. Фолькер тоже сидел с бокалом в руках, спрятав за ним лицо. Он не отпил ни глотка. А Эккеварт вообще делал вид, будто ничего не слышит, погрузившись в раздумья. Предположение Хагена, что между братьями произошла серьезная ссора, по-видимому, было верным.

— Прошу прощения, я ухожу, — проговорил Хаген. — Я устал…

— Останься, — перебил Гунтер. — Еще минутку, Хаген. Я… должен поговорить с тобой.

Хаген замер в ожидании.

Помедлив, король продолжал:

— У меня… есть свои причины знать, что ты думаешь о своем походе, — Он бросил пристальный взгляд на Гизелера, — Ты мог бы сказать, что в стране царит порядок, — если отбросить в сторону твои… предчувствия?

Хаген задумался:

— Пожалуй, да.

— Тогда все в порядке, — неожиданно возбужденным тоном продолжал Гунтер, — Покидая страну, король должен быть уверен, что ничего не случится. Я собираюсь в поход и думаю, что продлится он даже дольше, чем шестьдесят дней.

Гизелер открыл было рот, но Гунтер повелительным жестом остановил его:

— Я давно уже вынашивал эту мысль, и теперь мирный договор с Римом и наступление весны дают мне благоприятный повод наконец осуществить ее.