Андре Олдмен - Древо миров

— Прибрали улицу к празднику — то, — говорил вислоусый, меланхолично пережевывая горькие листья трамокки, — вчера мы здесь мертвеца с тобой видели в канаве. И то сказать, непорядок это. Мертвецам положено на погосте отдыхать, а не в городе.

— А может, то не мертвец был, — охотно откликнулся молодой, радуясь, что можно скоротать за необязательной беседой путь до королевского дворца, — может, просто пьяный.

— Пьяный — тоже непорядок. Пьяных еще Конан-король велел в ночлежные дома спроваживать и плату за то брать. В прежние времена так и было. А сейчас… — И стражник махнул рукой, изображая не то недоумение, не то осуждение по поводу нынешних порядков.

Молодой стрельнул на него маленькими глазками и поспешно отвернулся. Пусть болтает старик, да глаз напарника не видит. Не ровен час догадается, какие мысли бродят в голове юноши. Мысли же там бродили весьма верноподданнические: остроносому желалось сообщить куда следует о словах и жестах своего непосредственного начальника. И то сказать, засиделся старик в десятских, на покой пора… Туда, где мертвецы отдыхают.

— Что ни говори, а при старом короле хорошо у нас было, строго, — продолжал вислоусый свои опрометчивые речи. — Конан сам суд и расправу творил, по справедливости. Ворам тогда руку отрубали, насильников удавливали, а прохвостов всяческих клеймом клеймили и голыми за ворота пускали. Теперь вот чернокнижников и колдунов на кострах жгут, а ворья и лиходеев расплодилось — не счесть. Строже надо, строже.

— Шатолад старается, — заметил молодой, — да только от волшбы житья не стало. На прочих времени не хватает.

— А у Конана-киммерийца хватало, — упрямствовал вислоусый, — уж на что старый король чародеев не жаловал, только и за иными присмотр был. Король старый сам до всего доходил, почитай каждую седмицу во дворец на суд к нему собирались. А нынче большого дня дожидаться надо, вот как сегодня…

И, указав заскорузлым пальцем себе за плечо, добавил:

— Повезло этому Богузу: как выкрикнул он, что требует высочайшего разбирательства, — сам месьор Шатолад (да продлит его дни Податель Жизни!) не стал перечить. В осенний праздник по старому обычаю каждый может за справедливостью к королю обратиться. Повезло! В другой раз, глядишь, моргнуть не успел, а уж жарятся твои косточки возле Железной Башни…

— Ему, может, и повезло, — пробурчал востроносый стражник недовольно, — а нам в праздник его вози. Я — то думаю, чего это арестанта приказали во дворец доставить… Эх, мои, поди, уже собрались: вчера еще в бане все помылись, сестры и мамаша юбки накрахмалили, корзины с фруктами приготовили…

— Не унывай, — ободрил десятский, — свезем горбуна во дворец, и свободны. И к Храму Тысячи Лучей поспеем, и кабак не пропустим. Наша — то семья, правда, в прежние годы в святилище Иштар Солнцеликой хаживала…

Спохватившись, он сказал строгим голосом:

— Нечего болтать попусту, служба есть служба!

Оба стражника замолчали, предвкушая радости скорого веселья.

Осенний Праздник Плодов справляли ежегодно в первый день второго осеннего месяца, а раз в пять лет он совпадал с Торжествами Матери — Земли, светлейшей богини Иштар. Нынче храм богини стоял закрытый: по решению Братии все кумиры и святыни из него были перенесены в Храм Митры. Сие обстоятельство, впрочем, мало кого расстраивало — празднества предстояли все равно пышные, и горожане готовились к ним не за одну седмицу.

Каждый квартал готов был выставить своих плясунов и плясуний, носильщиков огромных корзин, полных овощей и фруктов; перекупались за большие деньги жонглеры и акробаты, способные украсить любую процессию; женщины, согласно древнему обычаю, готовили разноцветные хитоны (у каждого квартала был свой цвет), стирали и гладили юбки, которых полагалось надевать в день праздника не менее семи; мужское население стряхивало пыль с костюмов позаковыристей: каждый желал предстать на шествии в облике пирата, древнего героя или сборщика податей. И немало веселой путаницы предстояло, ибо вельможи в сей день рядились простолюдинами, дамы — кавалерами, а гильдия воров, которую на время праздника городские власти отпускали, выступала облаченная в черные мантии судейщиков. Правда, ходили слухи, что прево Шатолад намерен нарушить традицию и арестовать воровское шествие в полном составе, но этому мало кто верил.

Повозка почти миновала улицу Роз. Проехали обгоревший остов храма Вакканы, и молодой стражник сказал, презрительно сплюнув под колеса:

— Поделом кумирни чужих богов жгут. Нечего разным бритунцам в нашей Тарантии делать и народ с панталыку сбивать. Бог един, Митра Пресветлый. А горбун — то наш, слышал я, самому Нергалу поклонялся. Брато Толстый за ним ходил, так, сказывал, огнем бесовским их с ног посбивало и дознавателей тоже. Страху Брато натерпелся, аж штаны обмочил! А дознаватели знай себе, молитвы охранительные читают, да и повязали колдуна. Ежели б не они, так Нергал сейчас по улицам разгуливал…

— Хлипок чернокнижник для слуги нергальего, — проворчал вислоусый.

— Да они все с виду хлипкие, колдуны — то, это уж так водится. Их силы тьмы изнутри сосут, Светлейший Обиус на проповедях сказывает. А слыхивал ли ты, как они божество свое величают? Не Повелителя Серых Равнин, а другого, кто якобы над всеми стоит?

— Как? — перестал жевать десятский.

— Тернером! Вот же выдумали. И якобы в боге сем аж три других спрятано, а сила их скрыта в Пустоте Великой… Можно ли в подобное веровать?!

Молодой рассчитывал, что начальник опять сболтнет лишнее, но тот лишь пожал плечами и проворчал:

— Духи тьмы могущественны и норовят правоверных одолеть. Так и жди ежечасно, что на голову тебе свалятся…

Тонкий свист, раздавшийся над крышами домов, заставил стражников глянуть вверх. В утреннем небе творилось странное: желтые сполохи играли там, и среди них явственно различалось летящее существо. Существо напоминало мужчину в нижней одежде, на спине его было прилажено тяжелое рыцарское седло, а в седле, бесстыдно расставив голые ноги, располагалась всадница, закутанная в конскую попону.

— А! — тонко выкрикнул молодой стражник. — Демоны! Демонов ты, дядя, накликал!

Вислоусый ничего не успел сказать в свое оправдание: страшная парочка стрелой ринулась вниз, раздался треск разрываемой ткани, повозку тряхнуло так, что стражники кубарем покатились с козел. Две старые клячи, впряженные в арестантскую колесницу, присели на задние ноги, испуганно заржали, но, ввиду полной немощности, остались стоять на месте.

— Вот те на! — раздался из-под обрывков матерчатого навеса веселый женский голос. — Стоит только отпустить поводья, и греха не оберешься. Вы живы ли, месьор рыцарь?