Дуглас Брайан - Воин из пророчества

Служанки умыли Рукмини, удивляясь многочисленным кровавым царапинам на ее коже.

— Может быть, стоило бы господину Дигаму подождать с любовными утехами? — предложила одна из служанок и показала на изуродованную кожу Рукмини. — Взгляни на эти царапины, госпожа! Каждая из них кровоточит. Она испачкает шелковые покрывала. Не говоря уж о том, что… — Служанка прикусила губу, и слова сострадания не сорвались с ее языка.

Но Чачака прекрасно поняла, что хочет сказать служанка.

— Ты имеешь в виду — мой сын причинит этой наложнице боль своими ласками? — презрительно усмехнулась старуха. — Вот и хорошо! Если Дигам хочет, чтобы женщина кричала, женщина будет кричать. Если Дигаму не терпится овладеть ею, пусть он сделает это. Когда мне принесли весть о гибели моего лучшего сына, самого любимого, самого славного… — Старуха вздохнула, но плакать по Шраддхе в присутствии служанок не стала. — Я лишний раз убедилась в том, что жизнь мужчин хрупка. Она подвешена на волоске, а меч, который готов перерубить этот волосок, всегда в руке гневной Кали! Пусть Дигам насладится своей избранницей. Переоденьте ее в прозрачные одежды и отведите на ложе. Да не забудьте благовония.

Рукмини двигалась как во сне. Она позволяла чужим женщинам прикасаться к себе. Они делали с пей все, что хотели: раздевали, обтирали губками со жгучим благовонным веществом, причесывали, украшали цветами и драгоценностями.

Наконец глаза Рукмини вспыхнули: она заметила в руке одной из служанок острый нож. Ничего не зная об угрозе пленницы покончить с собой, Чачака распорядилась выстричь девушке челку — в знак ее рабского положения.

По такой прическе в Калимегдане всегда можно было отличить наложницу или прислужницу от достойной супруги или свободной вдовы, потому что мужчины Калимегдана — хвала богине! — всегда были щедры к своим женщинам и одевали их с одинаковой роскошью. Простая рабыня могла носить шелка и тонкий атлас, и это не считалось в Калимегдане чем-то особенным.

А вот выстриженная челка говорила о ее положении лучше всяких других отметин.

«Браслет или ошейник можно снять, даже клеймо можно спрятать, — говорили мудрецы Калимегдана. — Только одно не дано человеку изменить быстро: длину волос».

Рукмини даже не задумалась о том, для чего у служанки нож. Девушка видела лишь одно: способ осуществить свое намерение. Быстрее молнии метнулась она к прислужнице и выхватила нож у нее из пальцев.

Робкие женщины, выросшие в затхлом воздухе гарема, отпрянули к стене, когда Рукмини, со сверкающими глазами и яростно оскаленными зубами, повернулась к ним, грозя ножом.

Одна только старая Чачака не испугалась.

— Что ты делаешь? — крикнула она строптивой пленнице. — Хочешь убить нас всех? Эй, послушай, глупая женщина: я на своем веку убила троих, и мне это далось нелегко, потому что женщина создана для того, чтобы давать жизнь, а не отнимать ее. А ты? Скольких убила ты? Я родила шестерых сыновей. А ты? Скольких сыновей родила ты? Скольких хочешь родить? Думай об этом!

— Я не хочу рожать сыновей от твоего сына, — сказала Рукмини. — Ты испугалась меня потому, что я схватила кинжал? Не бойся! Я не собираюсь отнимать жизни этих жалких рабынь.

— Отдай мне нож, — приказала Чачака. — И радуйся тому, что на тебя обратил внимание настоящий воин. Сейчас ты отправишься к нему в спальню и будешь ублажать его.

— Никогда! — крикнула Рукмини. Она закрыла глаза и, взмолившись к Дурге, изо всех сил полоснула себя по горлу.

Раджа Авенир не знал, плакать ему или смеяться, когда Катьяни приблизилась и доложила:

— Мой господин, господин Мохандас просит передать свои глубочайшие извинения. Он не сможет сегодня участвовать в переговорах, поскольку внезапно его охватила болезнь.

— Болезнь? — удивился раджа Авенир.

Молодая женщина выглядела ужасно озабоченной, и только в глубине ее глаз плясали смешливые огоньки. Неожиданно Авенир ощутил, как ему передается эта веселость. «Правы были мои советники, — подумал раджа, — с юной возлюбленной я и сам становлюсь молодым… Но чему она так радуется?»

— Да, мой господин, у господина Мохандаса внезапный приступ… э-э… — Неожиданно Катьяни прыснула. — В общем, эта болезнь не опасна.

— Я навещу Мохандаса и справлюсь о его здоровье, — решил Авенир.

— О, мой господин, это весьма милосердное намерение, — поклонилась Катьяни. Когда она выпрямилась, Авенир уже ушел.

Мохандас действительно отправился в покои, отведенные ему во дворце, и закрылся там. Однако не открыть радже он не мог. Входя, Авенир проговорил:

— Моя наложница доложила мне о твоей болезни. Я огорчен и обеспокоен, ибо продолжаю надеяться на то, что между нами наконец установится дружба.

Мохандас угрюмо смотрел на раджу. Он понимал, что скрыть происшествие ему не удастся. Проклятая девка разбила ему лицо! У него до сих пор шла из носа кровь, как у мальчишки, который неудачно выбрал себе соперника для глупой драки. И под глазом зрел огромный синяк. И скула рассечена. Боги! Не столько больно, сколько обидно.

Как ни опускал Мохандас голову, как ни отворачивался в тень, Авенир сразу все разглядел.

— Милостивая богиня! Кто же так поступил с моим гостем?

Мохандас почувствовал, что не может больше вести игру. И сказал прямо:

— Твоя наложница, госпожа Катьяни, избила меня плетью. Смейся, Авенир! Почему ты не смеешься?

— Я прикажу высечь дерзкую женщину, — медленно произнес Авенир.

— Высечь? — Мохандас покачал головой. — Авенир, ты решил довести меня до самоубийства своей чудовищной мудростью! Довольно и того, что я опозорен… Из-за меня ты убил одну женщину, теперь хочешь наказать другую?

— Та женщина, которую я убил, была виновна, — помолчав, отозвался Авенир. — Она изменила бы мне, не с тобой, так с другим мужчиной. Ты только помог мне понять это, поэтому я не сержусь на тебя.

— Что касается госпожи Катьяни, то она верна тебе… Даже слишком, — Мохандас потрогал разбитую губу. — Хитрая, ловкая — и преданная тебе бестия!

И, хотя ему было больно, он вдруг рассмеялся.

— Ей удалось то, что не удавалось никому: она заманила меня в ловушку! Береги эту женщину, Авенир, береги как драгоценный алмаз… И, прошу тебя, никому не рассказывай о том, что случилось.

Авенир крепко сжал руку Мохандаса выше локтя и быстро вышел из комнаты. Мохандас задумчиво посмотрел ему вслед.

Аурангзеб не позволил избавиться от Рукмини. Она была нужна ему для того, чтобы схватить Траванкора. Рано или поздно сын Авенира явится за ней. Слухи о любви наследника Патампура уже дошли до Калимегдана: такие истории всегда расходятся быстро. Люди прислушиваются ко всему, что говорится; а ветер разносит то, о чем умолчали люди…