Джон Норман - Капитан

— Идем, — позвал Хендрикс. — Ортог желает вас видеть.

Она невероятно удивилась его появлению здесь, на пороге ее кабинета в библиотеке; он, такой рослый и красивый, неожиданно возник на пороге, и она не спрашивала, что ему угодно, ибо Знала это без вопросов, как знала и то, что именно за ней он пришел, угадав, что под судейской мантией, такой чинной и величественной, темной и строгой, были всего лишь полоски шелка, купленные на корабле «Алария» — белье, которое едва можно было отважиться надеть. Как могло случиться, что она надела его под строгий мундир — это ошибка! Она вскочила и бросилась к стене, но та растворилась на глазах, и она обнаружила себя на каменистом склоне холма, освещенном луной. В этом тоже было что-то странное — близ здания суда не было никаких холмов, но тем не менее она стояла на склоне и видела, как он возвышается там, где прежде были стены. Она в ужасе бросилась бежать от него по камням, между которыми там и тут росли колючие кустарники. Их длинные, темные ветви цеплялись за ее одежду, стараясь сорвать ее, оставляя дыры, а через них виднелось тело, расцарапанное до крови — ее запах могли учуять волки. На бегу она потеряла свою обувь — сначала левый сапожок, потом правый; странно, но на ней не оказалось чулок. Она спотыкалась и задыхалась, поминутно оглядывалась, отчаянно надеясь, что его уже нет сзади, что он отстал. Она обезумела от страха, ее босые ноги покрыли царапины и раны от острых камней, но она продолжала бежать так, что длинные судейские одежды развевались позади, пока, наконец, в изнеможении не остановилась.

Он по-прежнему был в нескольких шагах от нее!

Она вновь бросилась бежать, и вдруг ее одежда исчезла, а она осталась перед ним в одних узких шелковых лоскутках с «Аларии».

Неужели в этом диком, страшном, открытом всем ветрам, освещенном луной мире они остались только вдвоем?

Нет, она слышала где-то позади, за его спиной гром копыт множества коней, пение тысяч мужчин.

Обернувшись еще раз, она заметила вдалеке огни костров огромного лагеря.

Где же имперские корабли и легионы, способные защитить ее?

Она обернулась, чтобы бежать, но было уже поздно — вокруг ее тела обвился с тихим свистом и быстро затянулся черный плетеный ремень — он прихватил ее руки к бокам, впился в плоть, и при первом же движении она тяжело упала на левое плечо. Он оказался рядом — она не осмеливалась взглянуть на него — резко перевернул ее на живот, лицом в камни. Ремень, как коварная змея, охватил ее скрещенные лодыжки тремя тугими петлями так, чтобы она не могла подняться на ноги.

Плетеный ремень соскользнул с ее тела, и она почувствовала, как ее мучитель стоит рядом, разглядывает ее и о чем-то размышляет, сматывая ремень.

Он вновь нагнулся, сложил ей руки на затылке и крепко связал их длинными черными волосами — так, что даже если бы она вырвала себе волосы, ей все равно не удалось бы высвободить туго связанные запястья. Еще один жгут из волос, обернутый вокруг шеи, укрепил ее руки на месте, и вновь это было сделано настолько надежно, что даже лишившись волос, она не смогла бы избавиться от черной петли на шее. Она затихла, не в состоянии пошевелиться. Она чувствовала, как плоский холодный нож проскальзывает между телом и шелком, разрезая ткань и оставляя на коже тонкие полоски. Вскоре послышался звук, как будто нож убирали в чехол. Он поднялся. Она задрожала. Ногой он перевернул ее на спину, и клочки шелка соскользнули на землю. Она лежала у его ног. Он нагнулся и поднял ее изогнувшееся, как лук, тело с висящими руками и ногами — с диким криком радости, наслаждения и триумфа он поднял ее высоко, чуть не к самой луне. Затем поставил на колени на камни, взглянул ей в лицо и отвернулся. Она задрожала, чуть не упав. В стороне блеснули звериные глаза. Ее бедра, икры и руки были исцарапаны в кустарнике во время бегства. Он уходил. Разве мог он не знать, что через мгновение она жалобно закричит, умоляя его вернуться, не оставлять одну? Конечно, в зыбком свете луны он не мог разглядеть, как дрожат ее губы. Она хотела с вызовом и гордостью выпрямиться перед ним, но потом слегка склонилась, не желая испытывать наказание. Она не опустила голову, чтобы видеть его глаза. Она надеялась прочитать в них свою судьбу. Он изучал ее. Она попыталась встать на коленях прямее — не с гордостью и вызовом, а более кокетливо, соблазнительно и заманчиво. Конечно, она могла бы проявить снисхождение к верному подчиненному. Но он не имел права бросить ee! Он обязан заботиться о ней! Надо что-то предпринять. Неужели он не знает, что она видела его во сне тысячи раз — таким стройным и сильным, величественным, властным и решительным? Он подошел к ней и снял ремень с ее ног, позволяя встать. Она робко подняла голову, умоляя взглядом, чтобы он обвязал ее веревкой за шею и повел — тогда у нее не будет выбора, кроме как следовать за ним на привязи, беспомощной и отданной на его милость, всего лишь красивой, стройной самке, которая могла бы, пожалуй, заинтересовать кого-нибудь, и даже, как она надеялась, его самого. Но на его губах играла презрительная улыбка. Разве он не знал, что ее уже сдерживают узы прочнее любых цепей — те, которые были нужны ей, соответствовали ее состоянию и натуре, те, мечту о которых она хранила в самых недоступных тайниках своего сердца?

Пожалуйста, привяжи меня, молила она. Ты не оставляешь мне выбора! Привяжи! Неужели ты не удостоишь меня даже привязи? Неужели ничем не утешишь мою гордыню?

Он повернулся и быстро пошел к отдаленным кострам лагеря. Она вскочила на ноги. Слева раздалось рычание, и она оцепенела от ужаса.

Она чувствовала горячее дыхание зверя на своих ногах. Она различила косматую шкуру, серебристую под лунным светом.

Если бы она могла освободить руки и оттолкнуть зверя!

С криком стыда, радости и страха она поспешила за удаляющейся фигурой, бросая позади свою прежнюю жизнь.

Ей показалось, что спустя мгновение она обнаружила себя в ярко освещенном шатре с золотыми занавесями. Ей измерили щиколотки и тут же заковали в цепи. Ее хозяин наблюдал за этим. Потом ее поставили на колени. Узлы ее волос развязались, освобождая руки. Она всхлипнула оттого, что ее волосы обрезали так грубо и небрежно. Ее завоеватель не двинулся с места — видимо, он не возражал. Значит, ее сочли недостойной, если посмели так унизить. Она вытянула руки перед собой, как приказал кузнец, и наблюдала, как ей примеряли браслеты наручников на маленькие запястья. Затем ее отвели в сторону, где лежали и сидели другие женщины. Ее швырнули в общую кучу — теперь она была всего лишь одной из этих женщин, и даже хуже, чем они. Ее цепь обмотали вокруг тяжелого бревна, врытого в землю, к которому были привязаны и цепи других женщин.