Джон Норман - Капитан

— Хо, смотрите на этого деревенщину! — орал горожанин, указывая пальцем на великана.

Великан решил, что для этого наглеца не нужны цепи — хватит простой веревки, как для женщины. Размышляя, великан шел по улицам рядом со своим спутником.

По мостовой были разбросаны измятые ароматные травы. Сейчас в городе, в своем летнем дворце находился сам император. Именно в этот надежно огороженный дворец в центре лабиринта улочек направлялись великан и его спутник.

— Деревенский болван, простофиля! — надрывался второй горожанин.

Они не подходили слишком близко. На почтительном расстоянии им ничего не стоило проявить смелость, не вызывая неудовольствия отряда из девяти стражников с винтовками, которые сопровождали великана и его спутника. Вероятно, городские зеваки считали великана арестованным, и в этом они сильно ошибались. Если бы возникла необходимость, он смог бы бежать еще раньше, на первом корабле, который увез их с далекой планеты встреч.

— Олух, невежда! — орал один из зевак.

Великан прикинул, как бы этот мужчина выглядел в бою с топором в руках.

— Уже недалеко, — произнес спутник великана.

В районе близ летнего дворца движение транспорта было запрещено, за исключением служебных бронированных машин. Иначе было бы слишком легко приблизиться к стене, скрывая за металлом машины металл оружия, да и сама машина тоже могла оказаться оружием.

Великану нравилось двигаться, ходить и бегать, догоняя ради развлечения легконогих оленей в лесах. Он умел часами преследовать животное, а затем, в конце охоты, когда оно беспомощно падало на землю, едва переводя дыхание и дико озираясь, убить или отпустить его. Иногда загнанных оленей на плечах относили в деревню, чтобы приручить, а потом, когда они вырастали, их отпускали в леса, где оленихи рождали на свет влажных, дрожащих детенышей, которым была уготована судьба стать быстрейшими из быстрых. Яйца хищных птиц иногда забирали из гнезд и подкладывали в курятники, чтобы потом приручать птенцов и вынашивать их для охоты. Люди подолгу пропадали в лесах, забывшись в развлечениях. Но еще лучше и приятнее было укрощение женщин-рабынь. Самым приятным было спаривание с предельно покорными, вышколенными человеческими самками.

— Дурень, деревенщина!

Великан вспомнил, с каким трудом он втискивался на сидение длинного лимузина, который подвез их от гостиницы к воротам внутренней части города, где находился летний дворец.

— Вонючий крестьянин!

Действительно, когда-то великан был крестьянином, жителем деревни близ фестанга Сим-Гьядини. Фестанг находился в горах Баррионуэво, на планете Тангара. Великан не понимал, почему эта грязная, оборванная уличная толпа так презирает крестьянский труд и самих крестьян. Разве эти оборванцы не едят? Разве они не обязаны всю жизнь трудиться, как когда-то трудился он? Неужели эти грязные зеваки выше тех людей, от труда которых они зависят? Неужели они считают, что так просто удерживать плуг, выворачивая тяжелые пласты почвы, рыхлить и боронить поля, перебирать семена, сеять их так, как положено — в нужные сроки и в нужных местах, полоть, когда спина разламывается от усталости под безжалостным солнцем, ждать дождя, который все не выпадает, голодать, но отвозить обязательную десятину в фестанг Сим-Гьядини, почти скрытый облаками в горах?

— Убирайся! — прикрикнул его спутник и замахнулся на самого дерзкого оборванца в непрошенном эскорте. Но тот даже не потрудился отскочить. — На самом деле они не знают, что ты крестьянин. Просто здесь привыкли так браниться.

Они продолжали путь. Крестьянин родился не в деревне близ фестанга. Он вообще не знал, где родился.

Он ушел из деревни после того, как убил человека по имени Гатрон — своего лучшего друга. Крестьянин сломал тяжелый посох о его спину и смотрел, как человек корчится в агонии у его ног. Гатрон первым напал на крестьянина, хотя был его лучшим другом. Об этом великан всегда помнил — никогда нельзя было знать наверняка, кто настоящий друг, а кто нет. Ссора разгорелась из-за женщины. Об этом великан тоже никогда не забывал — о том, что все началось с женщины. Он всегда считал женщин опасными, вероломными и соблазнительно красивыми существами. Для великана они были другой формой жизни, они казались мучительно желанными, но с ними всегда приходилось оставаться начеку — их следовало укрощать, смирять и держать строго на своем месте. Место женщин, этих аппетитных, опасных, нежных, презренных и желанных животных, было у ног мужчины. Женщины должны быть бесправными и бессильными — таков закон природы. На свободе они могли уязвлять, ранить, унижать и уничтожать, но когда попадали во власть мужчин, становясь бессильными и неопасными, они вдруг обнаруживали в себе совершенно иные склонности и с трепетом, усердием и страхом предавались своему служению и удовольствиям. Загадка женщин и ключ к их счастью состоял в цепях и хлысте. Женщинам нельзя было позволять забывать, чье клеймо впечатано в их кожу.

— Просто они видят, что ты не похож на других, — объяснял спутник. — По-другому одет, держишься, ходишь — вот они и относятся к тебе иначе.

Великан кивнул и отогнал мух. Мухи норовили подлететь поближе к слезящимся глазам. Иногда они усаживались на глаза младенцев в колыбелях, запутывались в ресницах, били крыльями, как беспокойные движущиеся соринки.

Великан полагал, что он и вправду не похож на здешних жителей. Он знал, что у животных на чужака — козла среди овец, ястреба среди кур, льва в волчьей стае — нападают и прогоняют прочь. Такие вещи, несомненно, относились к тайнам бытия, к тем жестоким правилам или законам, без которых жизнь никогда бы не возникла из доисторических коллоидов.

— Неотесанный мужлан! — кричал оборванец.

— Смотри, что за одежда! — указывал другой.

Так враждебно могли бы относиться к чужаку звери.

— Олух!

— Кто твой портной, дурень? — приставал третий.

Его одежда, грубая подпоясанная туника из шкур и штаны, и вправду не была городской, она скорее подходила для лесов, защищая от ветра, холода и колючего кустарника; ее темные цвета, напоминающие тени, позволяли подобраться незамеченным даже к косуле, этому прелестному пугливому лесному животному. Туника была сшита из шкур лесных львов. Они иногда доходили до самых полей, а зимой наглели и приближались к частоколу. Великан сам убивал этих хищников ударами копья. Он выходил на охоту в одиночку, и это никого не удивляло, никому не казалось странным. В самом деле, во многих племенах юноша считался ребенком, пока не доказывал свою ловкость и смелость, пока не демонстрировал свое достоинство и доблесть перед опытными воинами и охотниками племени. Один из способов проявить себя — убить хищного зверя или опасного врага. Бывало, что юноша приходил в хижину воина просить руки его дочери, и если он нравился отцу, тот говорил: «Слышу львиный рык в лесу». Тогда гордый и радостный юноша покидал хижину. Он не возвращался до тех пор, пока не добывал шкуру льва. Ремнями из этой шкуры связывали запястья невесты во время брачной церемонии. Брак понимался как обращение женщины в своеобразное рабство; все обряды преследовали одну цель — дать женщине понять, что она должна относиться к мужу как к завоевателю, покорно угождать ему. Поскольку женщина все же оставалась свободной, ей связывали руки впереди — чтобы выразить к ней уважение, подчеркнуть ее положение, так как за спиной руки связывали только рабыням. Заключительные действия брака совершались на той же шкуре. Церемония со множеством вариаций, разнообразных испытаний и проверок, совершалась и у вольфангов, и у подобных им племен.