Кристина Стайл - Дань с жемчужных островов

Халач надолго замолчал, и никто из присутствовавших не осмелился нарушить молчание. Наконец, решив для себя что-то, правитель заговорил снова, но уже обращаясь к высокому мужчине лет пятидесяти, облаченному в просторные одежды темно-красного цвета, голова которого была гладко выбрита, а иссиня-черная борода заплетена в две длинные косы:

— Слушай мое слово, кинами Хуракан. Тебе, первосвященнику, подчиняются жрецы всех богов. Ты должен взять пленника к себе и разузнать о нем как можно больше. После этого тебе предоставляется право решить, кто из чиланов принесет его в жертву своему богу.

Кинами Хуракан поднялся и едва заметно склонил гомону в знак повиновения.

— Ты произнес свое слово, халач Авилиш, и я его услышал. Да будет так.

По знаку Хуракана два воина, стоявших за спиной Балаи, снопа подхватили его под руки и вывели из зала. Они долго шли по лестницам и запутанным переходам, пока наконец не достигли самых дальних покоев, где обитал первосвященник. Там воины сдали Балаи на руки личной охране кипами и поспешно удалились. Пленника отвели и крошечную комнату, обставленную, однако, весьма удобно, и заперли его там до прихода Хуракана.

Ждать Балаи пришлось долго, и вовсе не потому что кинами не заинтересовался пленником, просто у первосвященника было много важных и неотложных дел, и он нескоро сумел выкроить время для обстоятельной беседы. В стране, куда волею богов или волею случая попал Балаи, давно царил твердый, прочно устоявшийся порядок, нарушение которого каралось мгновенно и безжалостно, а свои обязанности каждый должен был выполнять четко и безукоризненно, даже первосвященник.

Городом-государством Акстарой, где проживал народ, называющий себя кокомами, неограниченная и пожизненная власть принадлежала халачу и передавалась она лишь по наследству и обязательно первенцу, даже если он не отличался ни умом, ни особыми талантами. Будущие правители с самого раннего детства воспитывались совершенно особым образом, подготавливаясь к тому, что им придется вершить судьбы своего народа. Даже внешне они отличались от всех остальных. Чтобы подчеркнуть исключительность халачей, их тела покрывали сплошной татуировкой, каждый знак которой имел строго определенное значение. С младенчества их пеленали и одевали так, чтобы ноги искривились, и чем больше они напоминали круг — символ верховного божества Нацамны, сына Напота, который, как верили кокомы, сотворил мир и передал его сыну, тем больше правитель приближался к богам. Мочки ушей им прокалывали и подвешивали тяжелые серьги, чтобы уши оттянулись до плеч, а в ноздри вживляли драгоценный камни. Неудивительно, что Балаи был поражен, когда из-под роскошной диадемы из перьев редких по красоте птиц на него взглянуло лицо нынешнего халача, вдобавок ко всему еще и изборожденное глубокими морщинами.

Чтобы халач всегда знал обо всем, что происходит в его государстве, раз в неделю к нему являлись кабобы — правители окрестных деревень, подчинявшиеся только правителю, и докладывали обо всем, что произошло со времени последнего визита. Кабобы были по сути «младшими правителями», ибо у себя в деревнях властвовали безраздельно: отдавали приказы, решали спорные вопросы, выносили приговоры, командовали воинами. Эта должность также передавалась по наследству, и потому кабобы не боялись потерять свои привилегии.

Самые ответственные решения халачу помогал принимать государственный совет, куда входили представители знати и жрецы. Жрецы занимали в Акстаре особое положение, так как у кокомов было великое множество богов, и чтобы ублажить их всех, естественно, требовалось немало служителей. Бог Напот, сотворив мир и отдав его своему сыну, удалился от дел, и для его расположения нужно было всего лишь с держать храм Напота в безукоризненном порядке, да не дышать, входя под его сени, чтобы не оскорбить божество своим дыханием. Жрецы, прислуживавшие Напоту, не могли пожаловаться на излишнюю занятость, но богатыми они не были: Напоту не приносили жертв, а значит и имущество несчастных не отходило храму.

Сын Напота, Нацамна, в божественной иерархии кокомов соответствовал земному халачу. Он был богом неба и солнца, и от его настроения зависела смена дня и ночи, а также времен года. С последним, правда, особых трудностей не возникало, так как кокомы не знали зимы. Полгода стояла прекрасная, ровная, теплая погода, четверть года солнце палило так, что выжигало все вокруг, и еще четверть года шли непрерывные дожди. Дождями ведал еще один бог — Чак. Он был капризен и своенравен, прекрасно понимая, что от него зависит очень и очень многое. По кровожадности с ним вряд ли мог сравниться кто-нибудь еще из пантеона кокомов, и потому стать жрецом Чака считалось особо почетным, да и что лукавить, выгодным.

Выли у кокомов и бог смерти Пуч, царивший где-то глубоко под землей, и бог ветров Кукан, не слишком бесивший своих служителей, и богиня женских работ Ишель, помогавшая справляться с домашними делами, и даже богиня самоубийц Итаб, ведь кокомы считали, что самоубийц ждет роскошная загробная жизнь, и право наложить на себя руки давалось как особая награда.

При таком обилии богов у одного народа, конечно же, и жрецов у них было немало. Главный из них, первосвященник, назывался кинами. Он руководил отправлением всех обрядов, следил за воспитанием детей халача, был прекрасно образован. Ему подчинялись высшие жрецы чиланы, которые возглавляли храмы, посвященные отдельным богам. Это тоже были люди грамотные, они участии вали в воспитании детей знати и обучали низших жрецов — накомов. И чиланы, и накомы беспрекословно повиновались кинами и были обязаны ежедневно извещать его обо всем происходившем в храмах.

Неудивительно, что, имея так много забот, кинами Хуракан не сразу нашел время для пленника, хотя тот сильно интересовал жреца, и не столько сам по себе, сколько его удивительные рассказы. В конце концов, когда Балаи уже устал от бессмысленного сидения взаперти, дверь его комнаты отворилась. Хуракан величественно вплыл внутрь и сел на скамью, обтянутую шкурой какого-то пушистого зверя. Спина кинами была идеально прямой, а руки жрец положил на колени и застыл в этой весьма неудобной позе подобно изваянию. Какое-то время он пристально всматривался в лицо Балаи, а тот не решался нарушить молчание, дабы не обидеть одного из представителей власти неосторожным словом. Наконец кинами заговорил:

— Скажи мне, чужак, кто вложил в твои уста столь необычные речи?

— Как кто? — опешил Балаи. — Я рассказал все как было. И не моя вина, что я попал к вам. Будь моя воля…

— Чья воля привела тебя сюда? — перебил его Хуракан.

— Откуда я знаю? — возмутился пленник. — Я же объяснял: начался камнепад, и я провалился в яму, которую пробил в земле один из камней.