Роберто Диоталлеви - Дыхание Смерти

— А что это вы здесь делаете? — спросил Рашудия, с интересом разглядывая странную сцену.

— А это мы оборотня сжигаем, — охотно пояснил молодой разбойник и подбросил в костер сухих веток. Взметнулись искры, обдавая серебристое тело собаки, языки пламени обняли серебристую морду и сошлись над ней, но пес не скорчился, только терпеливо вздохнул, словно хотел сказать: «Ну и надоели вы мне…»

— И давно сжигаете? — полюбопытствовал ювелир.

— С позавчера, — ответил тот же парень с тем же угрюмым оживлением.

— Не горит? — догадался Рашудия.

— Не горит, — вздохнул разбойник.

— Топором не пробовали?

— Пробовали. Не помогает… У-у, скотина! — Парень сжал кулак и издали погрозил оборотню, но тот лишь сморщился и равнодушно отвернулся.

Хайрам-Лисица откупорил старое вино, сам разлил его в две чарки, протянул гостю и махнул короткопалой ладонью, велев челяди убраться.

Здешний этикет требовал, чтобы сначала хозяин расспросил гостя о том, хорошо ли он доехал и не причинил ли Хайрам высокочтимому Рашудии какого-нибудь беспокойства. А гостю полагалось справиться о здоровье хозяина и благополучии его жен и детей. Но Хайраму-Лисице было глубоко наплевать на беспокойства ювелира, тем более что он их оплачивал. А Рашудия отлично знал, что жены и дети волнуют разбойника еще меньше, чем дорожные приключения гостя.

— Развлекаются твои храбрецы? — Рашудия неопределенно мотнул головой в том направлении, где уже третий день, если верить молодому разбойнику, пытались сжечь оборотня.

Хайрам пожал плечами и, пригубив вина, одобрительно цокнул.

— Пусть их. Нам они не помешают.

«А оборотень?» — хотел было спросить ювелир, но передумал и придержал язык.

На красный шелковый платок упал золотой перстень с крупным прозрачным камнем необычной огранки. Ювелир потянулся к нему, но на полдороге замер и вопросительно взглянул на разбойника. Тот сидел, поджав ноги, и смотрел куда-то сквозь стены шатра мимо Рашудии. Ювелир понял это как разрешение и осторожно взял драгоценность в руки.

— Прекрасный камень. Не меньше десяти тысяч монет, — проговорил он, — редкая огранка. Я такой не встречал. Желаешь продать его, господин?

— А ты хочешь его купить? Прямо сейчас?

Хищные глаза Хайрама неожиданно отвлеклись от своих блужданий и вцепились в хитрое лицо ювелира. Тот побледнел и невольно потянулся к поясу. Хайрам довольно рассмеялся:

— Не бойся. Я тебя не трону. Твои руки стоят дороже твоего кошелька.

— Ты хочешь, чтобы я сделал тебе копию этого прекрасного камня? — догадался ювелир.

— Шесть копий, — поправил Хайрам-Лисица.

— Я должен использовать горный хрусталь.

— Это, по-твоему, что?

Ювелир бросил на Хайрама быстрый проницательный взгляд.

— Это, по-моему, алмаз, — спокойно ответил он, — но не хочет ли высокочтимый господин Хайрам предложить мне купить и огранить для него шесть крупных алмазов? Богатства моего отважного друга подобны морскому песку, никто не в силах пересчитать их, даже мерой для муки. — Тут ювелир невольно улыбнулся, припомнив старую сказку, но острый взгляд Хайрама приморозил язык к небу.

— Я заплачу тебе, — ответил он на незаданный вопрос и оскалил в усмешке желтые зубы. — Я знаю, у тебя есть алмазы.

Ювелир замялся, не зная, как соблюсти свои торговые интересы и уберечь голову. Хайрам терпеливо ждал. Все сомнения ювелира были ему видны как на ладони. Но он не торопился их рассеять. Наконец разбойник сжалился над своим гостем.

— Я заплачу тебе, Рашудия. Но только не золотыми монетами.

Ювелир вскинул голову:

— Я заплачу добрым советом, и, поверь, он стоит всего золота мира, ибо в преисподней монеты не в ходу…

Тон разбойника показался гостю не столько зловещим, сколько печальным.

— Я слушаю тебя… — вздохнул ювелир.

— И хорошо делаешь. Ты получишь цену своих алмазов и сверх того еще сколько пожелаешь. Это обещаю тебе я, Хайрам-Лисица, который всю жизнь считал за честь обмануть врага, но с друзьями был честен. Я не враг тебе, Рашудия, ибо ты мне нужен. Когда будешь гранить шесть алмазов для меня и моих людей, сделай еще один перстень. Седьмой. Для себя.

Кулл уже привык к тому, что призрак Дзигоро появляется неожиданно и всегда не вовремя. Но когда камелиец прошел сквозь разбойничий лагерь, миновал угрюмую толпу и, никем не замеченный, преспокойно уселся у костра, он невольно вздрогнул. Не признаваясь себе, он был рад увидеть своего мудрого спутника. Пожалуй, он не слишком изменился, став тенью, и Кулл недоумевал, почему он всю жизнь так настороженно относился к призракам. Отличные парни, и с ними вполне можно иметь дело. Впрочем, Дзигоро быстро погасил слабый росток симпатии к призракам, потому что, увидев Кулла, по своему обыкновению, первым делом съехидничал:

— Как себя чувствуешь, оборотень?

Пес оскалился:

— Как, как?… Жарко!

Дзигоро сочувственно кивнул, но этим и ограничился.

— Слушай, сделай что-нибудь, — Варвар снизошел до просьбы, решив, что гордость подождет.

— Что же я могу сделать? — удивился Дзигоро. — Я же призрак. Не забывай, у меня и тела нет.

— Но голова-то у тебя осталась?

— А своя у тебя зачем? Лбом стены прошибать? Кстати, лобная кость толще, чем другие. Вполне годится для такой работы.

— А не пошел бы ты, — вяло огрызнулся Кулл, — в преисподнюю.

Дзигоро неожиданно стал серьезным. Он подтянул под себя ноги и уставился на собаку немигающим взглядом.

— Полнолуние близится, а с ним и час решающей битвы. Ты должен отвоевать у лемурийца свою человеческую сущность, это твой последний шанс, но одновременно это и мой шанс. Однажды, когда я был еще жив, и, да простит мне Ран-хаодда, беззаботен, мой Учитель, лучший и мудрейший из людей, рассказал мне о Призрачной Башне и пророчестве, которого так боится лемуриец. Оно гласило, что мне суждено выковать клинок, который принесет смерть двоим. И один из них — маг, хозяин Призрачной Башни.

— А второй? — спросил Кулл, помимо воли увлеченный рассказом.

— А второй перед тобой. Лемуриец не знал этого. Иначе никогда не поднял бы на меня руки.

— А… ты?

Кулл извернулся, пытаясь из своего неудобного положения разглядеть камелийца.

— Есть две мудрости, — повторил Дзигоро уже сказанное однажды. — Мудрость того, кто наносит раны, и мудрость того, кто врачует раны. Мудрость того, кто обнажает меч, и мудрость того, кто протягивает открытую ладонь…

— Ты можешь говорить проще? — с несвойственной ему мягкостью попросил варвар.

Дзигоро пожал плечами:

— Знал, конечно. Но моя вера учит двум вещам. И первая из них звучит так: смерть — это освобождение духа. А вторая — знание не должно влиять на решение. Если ты вышел на бой со злом, мерилом твоей мудрости может быть только долг. — И призрак встал.