Владимир Коваленко - Крылья империи

Миних подождал, пока адмирал перестанет дергаться. Ласково поговорил с солдатами, выдал им по рублю — выпить после дежурства за упокой авантюрной души. Проверил остальные караулы, послушал перекличку патрулей. Придя в комендатуру, незвонко хлопнул отсыревшей дверью.

Над камином грел руки адъютант Девиера князь Барятинский, молодой человек весьма шустрый и мозговитый. Увидев фельдмаршала, вскочил, вытянулся.

Миних плюхнулся в тяжелое кресло, приставил подошвы башмаков к каминной решетке. Стало хорошо. Не хватало — уверенности. Что не войдут, громыхая сапогами и прикладами, с арестом.

— Июнь, а погода как в феврале, — заметил Миних. — Почему все стратегические места обладают столь отвратительным климатом?

— Не знаю, — отозвался тот, — ваше высокопревосходительство.

— Тогда — какие новости? — спросил фельдмаршал хмуро. От сырости ломило кости. — Если никаких, это хорошо.

Тут он лукавил. Существующее положение его угнетало, и отнюдь не английской сыростью. В туманной крепости было не на кого опереться. Солдат, правда, удалось заговорить — но их и разговорить недолго. Девиер, ревностный служака, был простоват, только и годился — посты проверять. Барятинский, бедняга, разрывался, суясь со всевозможными мелкими делами то к коменданту, то к командующему эскадрой — чтобы проследить за их верностью. Миних уже жалел, что повесил Талызина сразу. Надо было устроить судилище, и чтобы все начальствующие лица приговор подписали. Тогда и Нумерс, и Меншиков были бы вполне свои.

Еще важнее связать кровью солдат. Миних мечтал о хорошей драке — чтобы со штыками, с яростью, чтобы свое рыло в крови. Тогда — не изменят. Кровь — лучшая подпись. Недаром ее и дьявол на договорах предпочитает.

— Вести сегодня только плохие, — сообщил между тем Барятинский, — в укреплении, том, что на западе Котлина, крикнули за Екатерину. Какому-то поручику взбрело, что ее дело верное.

Миних понял — везет. Как тогда — с Бироном. И как чуть позже — Елизавете. Судьба сама подкладывает нужные карты. Главное — решиться их сыграть.

— Пусть ваш шеф принимает крепость, — сказал он князю. — Теперь вам с ним — не спать, пока я не вернусь. Сам же с тремя тысячами моряков пойду, задавлю воров.

От этого архаического «воров» у Барятинского пробежал по спине горячий ветерок пыточного застенка, пахнуло кровавым потом Преображенского приказа. Да, Миних оставался «птенцом гнезда Петрова», пусть младшим и последним, но принадлежность к этому ястребиному гнезду кое-что значила.

Баглир перегнулся через перила и задумчиво рассматривал бездонную зелень внизу. Он проверял известный постулат: «Если вы долго вглядываетесь в бездну, бездна начинает вглядываться в вас».

Море было спокойным, вода — пронзительно светлой. В воде сновала рыбья мелочь. Легкая зыбь расписывала бликами борта яхты. Ветер задувал слабый, но попутный — паруса двух мачт были поставлены враскоряку, баттерфляем — одна рея на правый борт, другая — на левый. Поэтому яхта шла довольно споро, а нос суденышка никак не мог решить — нырнуть ему глубже и упереться по-бараньи в пенистый бурун или залезть на него и преодолеть поверху. Графиня Воронцова внизу, в крохотной кают-компании уничтожала скудные запасы съестного, успокаивая столь нехитрым образом нервы. Император таким аппетитом похвастаться не мог, качка растревожила у него в животе процессы, за отсутствием неосмотрительно покинутого в Ораниенбауме лейб-хирурга оставшиеся до конца не выясненными. Посему он сидел в кресле и пытался писать какие-то важные вещи, касающиеся войны с Данией и пополнения бюджета. А поскольку постоянно ставил кляксы на бумагу и пачкал руки чернилами, был очень раздражителен и рычал на всех приближенных, кроме Елизаветы Романовны.

Поэтому все подались на палубу. Гудович поминутно высчитывал, сколько еще осталось до Кёнигсберга, и задавал капитану яхты глупые вопросы. Мельгунов разжился удочкой, но пока ничего не поймал.

А вот Баглир всматривался в бездну. Когда ему уже казалось, что он установил контакт с глубинами и чувствует их взгляд, его бесцеремонно потрясли за плечо:

— Князь, вас к государю. По поводу финансирования вашего проекта.

Пришлось идти. Не будешь же объяснять, что изначально хотел лишь прикупить земельки. Скользнув руками по мореному дубу лестничных перил — не потому, что было нужно держаться, а потому, что на это дерево положить руку было приятно, — Баглир спустился под палубу. Маленький салон был также залит солнцем, распахнутые резные рамы доносили морские запахи.

— Слышал манифест? — спросил Петр Федорович. — Отменил все налоги на крестьян. А с наших купцов пока много не настрижешь. Ничего, выпустим акции, часть всунем Фридриху, часть — Адольфу, — припомнил он прусского и шведского королей, — контрибуцию с Дании сдеру. Потом я упразднил и работную повинность. А кем копать прикажете? Хорошо, если пленные будут.

Он сам ставил проблемы и сам их решал. Баглир кивал и делал, насколько мог, воодушевленное лицо. Петр водил пером по бумаге. Между прочим, пером Баглира.

В Померании русские войска вели себя по-хозяйски. Новая штаб-квартира генерала Чернышева сместилась в Богемию. По всей Германии разносилась русская речь — спокойная и требовательная. Фураж, продовольствие, разный воинский припас — все выдавалось по первому слову. Чернышев таким отношением был очень доволен и постоянно припоминал, какие препоны ставили русской армии ее прежние союзники. Пришлют, бывало, денег вместо провианта… Солдаты же денег не едят! И не всегда даже на самые полновесные талеры можно что-то купить в разоренной долгой войной стране. Фридрих Второй, человек, безусловно, храбрый и рисковый, этого генерала изрядно побаивался. И дело не только в позоре поражения при Кунерсдорфе. Временами Чернышев публично жалел, что ему, занявшему Берлин и Кюстрин, не дали додавить короля.

— Царю, конечно, виднее, — говорил он, — и политически все верно, но все равно — жаль. С датчанами или австрияками после Фрица уже и драться неинтересно.

И ведь этот был всего лишь на подхвате у Салтыкова!

Второй русский ужас, Румянцев, сидел в Кёнигсберге. Город должен был бы отойти обратно Фридриху, но и его русские затребовали себе в качестве военной базы. Получилось, от Восточной, настоящей, Пруссии королю только и оставалось, что звание короля и немного сельской глубинки. И он был этим весьма доволен! Все могло кончиться гораздо хуже. А Румянцев набивал арсеналы и подновлял бастионы, ясно давая понять, что русские обосновываются в городе надолго. Время от времени граждане Кёнигсберга видели этого человека, о превосходстве которого над собой нередко заявлял их бывший король, слышали его грубую речь и читали на стенах строгие приказы. Им оставалось только гадать: если у русских такие генералы, то каков же их император. И многим он казался северным языческим божеством, царящим среди ледяных дворцов и замерзших фонтанов Северной Пальмиры, кристальным инеистым великаном, равным по силе богам Вальхаллы.