Лайон Де Камп - Мститель

— Мой бог — Кром, угрюмый бог киммерийцев, — пробормотал Конан. — Хотя, если честно, я уже много лет не обращался к богам… Я не лезу в их дела и предпочитаю, чтобы они не лезли в мои.

— Помолись же своему Крому! Попроси его помощи!

Конан послушно зажмурился и принялся молиться — в первый раз за несколько десятилетий: «О Отец Кром, дарующий нам бессмертные души… дарующий мужество жить, сражаться и убивать… не оставь своего сына в борьбе с демоном, похитившим его подругу…»

И ответ не заставил себя ждать. Прямо в мозгу прозвучал суровый, неласковый голос:

«Много, много лет ты не обращался ко мне, о Конан! Однако по делам своим ты достоин называться моим сыном. Гляди же!»

Конан открыл глаза. Дым начал рассеиваться, и, уставившись в зеркало, киммериец, к своему удивлению, не увидел в нем отражения Пелиаса. Оно вообще ничего не отражало. Его поверхность показалась Конану темно-серым занавесом, готовым вот-вот распахнуться в запретные измерения. Пелиас тихо и монотонно запел заклинание на языке, которым жрецы Стигии пользовались при своих церемониях, скрытых от мира темными стенами Кеми. Конану когда-то доводилось слышать его.

И вот — медленно, медленно, почти незаметно для глаза — в зеркале начало появляться изображение. Сперва оно было расплывчатым и неясным, потом внезапно обрело невероятную четкость. Пелиас и Конан увидели комнату с голыми каменными стенами и человека в просторном одеянии с капюшоном, со свитком в руках сидевшего за низким столиком.

Изображение росло — они как будто придвигались все ближе к человеку в надвинутом капюшоне. И вдруг он вскинул голову и взглянул им прямо в лица. От резкого движения капюшон свалился с него, обнажив лысую, обтянутую желтой кожей макушку; их взгляды скрестились с холодным взглядом узких раскосых глаз. Потом тонкие бесцветные губы растянулись в жуткой усмешке. Рука желтокожего метнулась в складки одежд и извлекла сияющий шарик. Человек замахнулся, чтобы метнуть его…

Тяжелый меч Конана мелькнул с силой и скоростью молнии: по счастью, киммериец предвидел возможную опасность и на всякий случай взял его в руки. Свистящий удар рассек надвое железную раму, и Зеркало Лазбекри осыпалось на пол мириадами звенящих осколков.

Пелиас вздрогнул и встряхнулся, точно спросонья.

— Клянусь Иштар, — обратился он к Конану. — Друг мой, ты спас нас обоих! Та сверкающая штуковина была опасней целого гнезда кобр. Если бы он успел бросить ее сквозь зеркало, от нас не осталось бы ни клочка… да, пожалуй, и от половины города — тоже. А я не мог ничего сделать, ибо предельная концентрация налагает на тело оковы!

— Ну и дьявол с ним, — проворчал Конан, так и не выучившийся галантно принимать похвалы. — Скажи лучше, что все это значило? Какое отношение этот кхитаец имеет к моему путешествию?

Взгляд Пелиаса, обращенный на киммерийского великана, стал очень серьезен:

— Друг мой, дело куда значительнее, чем мне думалось поначалу… Не исключено, что от тебя зависит судьба всего мира.

За окнами башни простиралась тихая темная ночь. Подкрепившись вином, волшебник откинулся на подушки и продолжал:

— Видишь ли, мы, маги Запада, давно заметили, что иные заклятья постепенно слабеют, а иные, совсем утратили силу. В последние годы это стало особенно заметно. Несколько месяцев я провел в напряженных исследованиях, пытаясь доискаться причины. И я нашел ее.

Дело вот в чем: близится новая эра, эра просвещения и разума. И главным ее поборником на Западе становится Аквилония, чья имперская мощь помножена ныне на природную силу здравого варварского рассудка, а именно, твоего. Ты поистине омолодил нацию и знай, что подобные силы уже начали свое дело в других королевствах. Они понемногу изменяют равновесие мира; вот от чего рвутся сети черной магии, незримо раскинутые повсюду. Слабеет паутина зла и интриг, сплетенная силами тьмы! Некоторые из самых зловещих заклятий уже сегодня почти не имеют силы в пределах Западных королевств… И краеугольный камень крепости Света, воздвигнутый против сил Мрака, — это король-варвар на аквилонском престоле. Много лет подряд ты оказывался в самом центре всех великих дел в этих краях; благосклонное внимание богов пребывает с тобою. Теперь ты видишь, каким чередом должны развиваться события, покуда колесо Вселенной не завершит оборот и просвещение, в свою очередь, вновь не уступит первенство магии… Что же до меня — я немолод; признаться, на самом деле я старше любого из ныне живущих. Теперь я использую свои немалые познания лишь для того, чтобы обеспечить себе уют и комфорт… ну и, конечно, для научных исследований. Мне всегда были противны эти аскеты в рубищах, которые вызывают из темных бездн красноглазые когтистые существа с ощеренными слюнявыми пастями и напускают их на ни в чем не повинных людей. Однако между ними есть один, давно домогающийся безраздельной власти над миром и всем, что живет и дышит под небесами. С незапамятных пор подчинил он свою жизнь этой затее. Много лет закладывал он фундаменты грандиозных, катастрофических деяний черной магии, которые должны были до основания потрясти мир и поработить его обитателей. Вот что донесли мне мои незримые соглядатаи: однажды, вырвав живое сердце из груди девственницы на залитом лунным светом алтаре заброшенного храма, он произнес над ним чудовищное заклятие… и ничего не добился. Это было его первое серьезное покушение на нашу свободу; он чуть с ума не сошел, когда оно провалилось. Сперва его точно поразило громом, но потом на смену изумлению пришел гнев. День и ночь он трудился без сна и без отдыха, выведывая, кого же ему следовало винить в своем поражении. И наконец дознался: главное препятствие на его пути — ты, Конан. И, кажется, я в общих чертах уловил план, порожденный чудовищным гением этого человека. Похитив твою супругу, тем самым он вынудил тебя пуститься в поиски. Он не сомневается, что по дороге тебя прирежут какие-нибудь старые недруги, а если нет — ты непременно найдешь гибель среди никому не ведомых народов, живущих по ту сторону Химелийских гор. Если же удача и доблесть и там тебя сохранят, он рассчитывает сам прикончить тебя какой-нибудь дьявольской уловкой. И вот тогда-то уже ничто в мире не сможет противостоять его алчности, ибо новорожденные силы Запада еще не созрели для открытой схватки… к тому же их становой хребет будет сломлен с гибелью Конана, короля Аквилонии!

Столь долгая речь вконец иссушила горло Пелиаса. Умолкнув, волшебник потянулся к чаше с вином. Утолил жажду и продолжал говорить:

— Как ты знаешь, я считаюсь одним из сильнейших западных магов… хоть и редко теперь пускаю в ход свою полную силу. Но случись мне сойтись в поединке с тем, о ком я только что говорил, — шансов у меня было бы, как у овечки, брошенной в пруд с крокодилами. Колдуны Востока искони сильнее чародеев Запада, а он — сильнейший из всех. Это — Ях Чиенг из города Пайканга, что в Кхитае!