Вадим Панов - Кардонийская рулетка

— Любишь ходить по краю?

— Люблю чувствовать скорость, — ответила Кира, аккуратно выравнивая машину. — Люблю видеть, как несется навстречу океан. Спереди несется, убегает вниз, но не достает меня даже в самую сильную бурю. И не заканчивается. Я люблю летать над Баниром, потому что он никогда не заканчивается.

— Но сейчас ты пытаешься улететь от себя, — негромко произнес Помпилио.

— С чего ты взял?

— С того, что на Валемане случился твой первый бой. И ты до сих пор под впечатлением.

Нагрубить в ответ? Перевести разговор в другое русло? А зачем?

Кира криво усмехнулась:

— Догадался?

— Если бы всякий раз, когда я о чем-то догадываюсь, мне давали леденец, не пришлось бы задумываться о покупке кондитерской фабрики.

— У тебя есть кондитерская фабрика? — изумилась девушка.

Она едва не отпустила штурвал.

— Когда мне было десять, хотел купить на карманные деньги, — вздохнул дер Даген Тур. — Но папа не позволил.

— Опять шутишь?

— Валеман стал твоим кошмаром.

— Тебе показалось.

— Мне давно уже ничего не кажется. — Кира хотела перебить адигена, но Помпилио предупредительно поднял руку, заставив девушку остановиться, и продолжил: — Когда-то давно я стоял на таком же перекрестке: я впервые убил человека и должен был решить, что делать дальше. Но мне было проще…

— Потому что ты мужчина? — На этот раз Кира наплевала на просьбу молчать.

— Да, потому что мужчина, — подтвердил дер Даген Тур. — И еще потому, что я с детства готовился убивать, ведь я не только мужчина, но и адиген, воин, я не могу прожить жизнь и никого не убить. — Он грустно улыбнулся, глядя на расстилающийся впереди океан, и добавил: — Так не бывает.

Наверное, дело действительно в этом: он готовился. И его готовили. С детства. Не говорили: «Однажды тебе придется защищать…», а честно объясняли: «Ты — воин, убивать для тебя — естественно». И поэтому свой перекресток Помпилио преодолел без особого труда.

— Как ты его убил? — спросила девушка.

— Застрелил.

— Ах да, ты ведь бамбальеро.

— Тогда еще не был. Но именно эта история утвердила меня в мысли отправиться в Химмельсгартн.

— Чтобы в следующий раз убивать профессионально?

— Да, именно для этого, — жестко и без всяких экивоков подтвердил дер Даген Тур. И тут же, без паузы, но более размеренным, повествовательным тоном продолжил: — Мне было четырнадцать, я плохо владел оружием, и первая пуля попала ему в плечо. Это сейчас я могу убить человека, даже не просыпаясь, а тогда я услышал крик… полный боли… такой, знаешь, жалостливый крик, и растерялся. Мне показалось, я сделал что-то не то, на секунду мне даже стало стыдно за то, что я выстрелил, и стыд едва не убил меня. Парень продолжал орать и одновременно перекладывал пистолет в другую руку, я увидел, точнее догадался, что он делает, и выстрелил еще раз. Попал в живот.

Кира закусила губу, она поняла, что услышит дальше, и не ошиблась.

— Ты сбивала аэропланы, бомбила корабли, но не стояла рядом с хрипящим и плачущим человеком, из которого сочится кровь; А вместе с нею — жизнь. Пуля в живот — это весьма неприятно, раненый страшно мучается, проклинает тебя и тут же умоляет о пощаде, просит помочь, перевязать, позвать доктора, а ты стоишь и не знаешь, что делать. А потом подходит старший брат и говорит, что есть два варианта: или наблюдать за мучениями, или выстрелить еще раз, сделав всем большое одолжение.

И по тому, как рассказал историю Помпилио, сомнений в том, какой был избран вариант, не оставалось.

— Кого ты убил? — отчужденно спросила девушка.

— Мы с братьями путешествовали по Бисеру, а люди Компании решили, что это подходящий случай подстроить отцу крупную пакость. Нам устроили засаду, но мы выстояли.

Рассказ о том, как четырнадцатилетний подросток хладнокровно добил беспомощного человека, поверг Киру в шок, и она попыталась отыскать хоть что-то положительное, способное обелить адигена:

— То есть вы защищались?

— А той же ночью перешли в наступление, — честно ответил дер Даген Тур. — Наемники убили трех наших слуг, и мы с братьями отправились мстить.

— Жестоко?

— Без пощады.

К этой фразе Помпилио не добавил подробностей, но тон короткого ответа сказал Кире, что так даже лучше.

Почти минуту в кабине царствовал рокот моторов, а затем раздался вопрос:

— Зачем ты рассказал об этом?

Девушка повернула голову, столкнулась взглядом с адигеном, и еще несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза.

— Я хотел предупредить, что нас, мужчин, кровь только марает, мы к ней привычные. А вас она топит с головой. — Дер Даген Тур вздохнул. — Тебе нельзя в эту грязь, Кира, не нужно тебе. Для войны Создатель придумал мужчин.

Злодей оказался классическим: длинные черные волосы, длинная черная борода, два патронташа крест-накрест через грудь и два револьвера в кобурах — обозначая стрельбу, они выдавали пышные облака «порохового» дыма. Злодей умело корчил рожи, демонстрируя темные стороны души, а его короткие реплики являлись образцом вопиющей грубости. Злодей в «Пленнице Южной пустыни» удался на славу, но героем фильмы был не он и даже не противостоящий ему юноша, а очаровательнейшая Аделаида Крабо — анданийская звезда синемы. Почти всю фильму белокурая красотка провела в наилегчайшем — и это самое деликатное из всех возможных определение — платье, которое в некоторых моментах не то что не скрывало, а с редкостным бесстыдством подчеркивало прелестные формы актрисы. В такие моменты зал шумно вздыхал, а тапер лупил по клавишам рояля с утроенной энергией. Но талант Аделаиды заключался не только в умении продемонстрировать красоту: природное обаяние вкупе с правильно выбираемыми сценариями заставляло сопереживать героиням Крабо и женскую половину публики, что гарантировало успех любой фильме с участием Аделаиды.

«Отважный герой бесстрашно бросается в пещеру, где томится похищенная красавица!»

Финальная схватка получилась живенькой: герой рубился на саблях, едва не погиб, но освободившаяся от кандалов Аделаида подставила злодею стройную ножку, и отважный спаситель одержал победу. Затем последовал целомудренный поцелуй на фоне заката — лапать красотку дозволялось исключительно злодею — и украшенная вензелями надпись: «Конец».

— Очень хорошая фильма! — подытожил Шо, когда они с Лайераком вышли из прокуренного зала.

Сапожнику нравились непритязательные истории синемы: картинные злодеи, красивые женщины и спасающие их рыцари без страха и упрека. Приключавшаяся на экране жизнь — ненастоящая, но забавная — погружала Сапожника в мечты, заставляла видеть себя в роли «отважного героя», отвлекая от черно-белой реальности не хуже бедовки.