Сергей Малицкий - Юдоль

Гиена была краем предгорных лугов и глухих лесов. Горных речек и водопадов. Ледников и снежников. Заброшенных штолен тати и их же укромных поселений. В Гиене были лучшие лошади, лучший мед от диких пчел, лучшие сборы лечебных трав и лучшая шерсть, пусть даже никто так не прял ее, как рукодельницы из Кеты. Зато кто был героем всех баек и всех веселых историй? Именно пастух-гиенец, непременно в овчинной безрукавке мехом наружу, с пикой или кнутом в руке, лохматой шапкой на голове и отчаянной бесшабашностью в глазах. И вот что всегда удивляло Кая, где бы он ни сталкивался с выходцами из этой стороны, так оно и оказывалось. И даже если не было ни шапки, ни овчины, ни пики в руке, то все равно в глазах оказывалось нечто такое, что сразу выделяло гиенца из любой толпы. Тот же Таркаши, разве он не был гиенцем? И всю уже давнюю дорогу до Кеты, и даже недавно, в пустом сенном сарае в мертвой деревне, смотрел на Кая и все равно таил грустную усмешку в глазах. Когда-то маленький Луккай спросил у слепого Куранта: «Почему все гиенцы другие?» «Другие? — переспросил слепец, задумался, а потом сказал, жмуря на солнце затянутые кожей глазные провалы: — Они ближе к небу, чем все прочие. Смотрят на остальных сверху вниз. Многое видят».

Вот и теперь, когда за спиной осталась Намеша, когда дорога поползла сначала на гиенские увалы, потом запетляла между гиенских скал, готовясь подняться на гиенские же предгорные луга, все хотелось Каю оглянуться назад и посмотреть на весь Текан. Может быть, и удастся увидеть что-то такое, что ведомо одним лишь гиенцам? Удастся поселить в глазах озорную смешинку вместо раздирающей сердце тревоги? Но нет, и позади, и впереди была лишь одна дорога, над которой низкое небо стелило серые тучи. И шел снег.

Каттими неплохо держалась в седле и не тряслась от холода в первую ночевку, но, когда к полудню второго дня Кай заметил, что девчонка прикусывает нижнюю губу, решительно свернул с дороги. Мороза не было, да и снега оказалось в лугах немного, ветер выдувал его в низины и расщелины, заметал следы чаянных и нечаянных путников, сек лицо и только лохматым гиенским лошадкам не приносил никакого вреда. На взбугрившейся снежной пустоши лохматой шапкой торчал лесок, который и приютил путников. Лошадки остались лакомиться хвоей в молодом сосняке, а Кай и Каттими нырнули под крону старой ели и оказались в снежном доме, в котором царила тишь и безветрие.

Кай сгреб в кучу сухую хвою, принялся сплетать заклинание, но со смехом и шутками зажег огонь только с пятой попытки.

— С огнивом удобнее, — заметил он весело, но прислонившаяся к колючему стволу Каттими не согласилась:

— Удобнее с магией. Только ты лепишь ее как тяжелую кувалду, а надо-то забить крохотный гвоздик. Не бросай в пищу горсть соли, бросай щепотку. Не рой под основу дома пропасть, замучаешься сыпать в нее камни. Не расправляй крылья, если нужно спрыгнуть с порога.

— Ох, сколько мудрости за один раз, — удивился Кай. — Ты как?

— Будь бережлив и незаметен, — прошептала Каттими. — И лучше и в самом деле пока обойтись огнивом. А если близко будут чужие уши, так и без него. Что у нас с дымом?

— Никакого дыма, — уверил девчонку Кай. — Только сухие ветви, хвоя. Весь дым идет по стволу, тонет в снежных шапках. Разогреем ягодный отвар, лепешки, двинемся дальше. Ты не ответила мне. Как твоя рана?

— Уже в порядке, — улыбнулась Каттими. — Слабость пока не отступает, но отступит, как только встряхнет нас опять какая-нибудь неприятность. Поверь, я бы уже давно прыгала как малолетка на цветущем лугу, но тогда, в Хилане, слишком глубоко нырнула. Когда пила кровь, словно сама стала пустотной мерзостью. И пока стояла, ждала, чтобы наполнилось заклинание, пропиталась ею, копотью покрылась. Так что нужно время, чтобы стряхнуть все это с себя. И смыть. Изнутри тоже, так что разогревай, разогревай ягодный отвар.

— Может быть, немного легкого вина? — обернулся к лежавшему рядом заплечному мешку Кай.

— Нет, — покачала головой Каттими. — У тебя что с ружьем?

— Все в порядке, — не понял Кай. — Седельная сумка полна зарядов, три дня клеили картонки, подгоняли по размеру да снаряжали потом. К тому же в Намеше не только тебя стрелами снабдили на год вперед, но и мне выдали целый мешок пороха. Эх, жаль, что секрета запалов не узнал, когда теперь в Хилан вернусь — неизвестно, да и остались ли там умельцы после Хармахи, не знаю. Но на первое время хватит и того запаса, что отсыпал нам Шарни.

— Шарни, Хумати, Халана, — вздохнула Каттими.

— Да, — кивнул охотник. — Жаль. Хотя все-таки Шарни был прохвостом. Но все равно жаль. Может быть, и о нас кто-то пожалеет. Надеюсь, что не скоро. Но я-то думаю о другом. О том, что Хилан жив, Зена жива, да и Намеша поднимется.

— А если тати и в самом деле двинутся на Хилан? — спросила Каттими. — Тогда уж точно Намеше не поздоровится.

— Я говорил со стариками, — расставил треногу под котелок Кай. — Предлагал им уходить в Хилан. Не захотели. Сказали, что по нужде, скорее, сядут в лодки и отплывут от берега, будут смотреть с воды, как умирает их город, но никуда не уйдут. Все, в чем удалось их убедить, так это в том, что в первую очередь нужно обустраивать южный город. И сломать мост, если тати захватят северный.

— Сломать мост? — удивилась Каттими.

— Они сказали, что сделают это легко, — пожал плечами Кай.

— Дай мне, пожалуй, немного вина, — попросила Каттими и добавила: — И не вздумай больше пользоваться магией, тем более так неумело.

— Почему? — не понял Кай. — Как же я научусь ею пользоваться?

— Тихо, — приложила палец к губам девчонка. — Слышишь?

Кай прикрыл глаза, отделил в ушах легкое потрескивание веток в костре, шуршащих в сосняке хвоей лошадок от дыхания гиенского предгорья, замер. Далеко-далеко звучал волчий вой. Едва различимый, но зловещий. И было еще что-то. Лязганье железа, топот, дыхание, вырывающееся разом из тысяч глоток.

— Наши лошади не заржут, давая знак своим товаркам? — сузила взгляд, сжала губы Каттими.

— Никогда, — затоптал костер Кай. — Это гиенские лошади. Они не работают на хозяев, они служат им.

Мимо лесочка колоннами по пять воинов вряд шли тати. Несли корзины с дротиками гибкие лами. Переваливались с ноги на ногу наряженные в кожаные доспехи кусатара, утаптывали тракт разлапистыми сапогами угрюмые палхи. Тянули таранные повозки и метательные машины мейкки, и крохотные малла, которые сидели на этих машинах, казались на фоне великанов сшитыми из холстины куклами. Воинов были тысячи, и не только костяное и каменное оружие было у них в руках и за спинами — металлом блестели наконечники копий и пик, мечи, а кое у кого даже и шлемы и латы.