Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

Каждое утро Динар снимал свой плащ с истёртого крюка, вбитого в стену над кроватью, а вздумай он выглянуть в окно — его взору предстала бы та же картина, которой не раз и не два развлекал себя Солль: университетский дворик с зелёной клумбой в центре, глухая стена справа и ряд узеньких окошек слева, а напротив — величественная каменная спина главного корпуса с двумя круглыми балконами… Сейчас на одном из них важный служитель вытряхивал пыль из старинной географической карты, вышитой шёлком на бархате; пыль летела на весь двор.

Убитый Соллем человек жил в маленькой комнате, каждый день ходил на лекции, читал книгу об истории битв и полководцев — а сам не носил оружия и не чувствовал в этом надобности. Тория, тогда ещё спокойная и весёлая, а не замкнутая и отчуждённая, как теперь, охотно виделась с ним каждый день. Увлечённые разговором, для которого у них имелось множество тем, они часами просиживали в библиотеке, или в зале, или в любой из подсобных комнатушек; временами Динар приглашал Торию к себе, и тогда она по обыкновению присаживалась на край стола и покачивала ногой в тонконосом башмачке…

А потом они сговорились о свадьбе. Наверное, Динар трепетал, представ перед деканом в роли просителя руки; наверное, декан был к нему благосклонен, и тогда, счастливые, жених и невеста отправились в путь… В свадебное путешествие? В научную экспедицию? Что там они искали, какие-то рукописи… Как бы то ни было, целью путешественников стал Каваррен, где с кучкой приятелей в трактире сидел Эгерт Солль…

Неисповедима воля декана Луаяна. Совсем не случайно опустевшая койка Динара досталась теперь его убийце… А книга с портретом? Сколько дней пролежала она в тёмном углу под кроватью, дожидаясь, пока Эгерт возьмёт её в руки?

Утром, когда шаги уходящего Лиса слились с бодрым топотом прочих спешащих в зал студентов, Эгерт сбросил наконец с головы одеяло и встал.

Ныли кости после бессонной ночи; книга была здесь, под подушкой, и при свете дня Эгерт осмелился снова взглянуть на портрет.

Никогда в жизни живая Тория не смотрела на Солля так, как глядела сейчас с рисунка. Вероятно, так она смотрела только на Динара, и тогда он, щедрый, как все влюблённые, решил задержать этот взгляд на бумаге, поделиться с миром своей радостью… А может быть, нет. Может быть, рисунок вовсе не был предназначен для чужих глаз, и Солль совершает преступление, разглядывая его минуту за минутой…

С трудом отвернувшись, он уставился на выщербленный край стола. Тягостное чувство, родившееся в нём ночью, усиливалось и перерастало в тоску.

Он почти не помнил лица Динара. Он вообще не смотрел ему в лицо; в памяти его остались простая тёмная одежда, срывающийся голос да беспомощное фехтование чужой шпагой. Спроси сейчас Эгерта, какого цвета были у Динара глаза, а какого волосы — не скажет. Не вспомнит.

О чём думал незнакомый юноша, касаясь бумаги кончиком карандаша? Рисовал ли по памяти, или Тория сидела перед ним, поддразнивая и посмеиваясь от внезапно возникшей неловкости? Зачем этим двоим понадобилось появляться в Каваррене, что за злая судьба направила их путь, что за злая судьба направила руку Эгерта, он же не хотел…

Я не хотел, сказал Эгерт сам себе, но тягостное чувство не оставляло его; по душе будто елозили ржавые железные когти. Пытаясь вспомнить лицо Динара, он слишком ярко вообразил его сидящим у стола в этой самой комнате — и теперь боялся оглянуться, чтобы не встретиться с ним глазами.

Я не хотел, сказал Эгерт воображаемому Динару. Я не хотел тебя убивать, ты сам напоролся на мою шпагу… Разве я убийца?!

Динар молчал. Ржавые когти стиснулись.

Он содрогнулся. Перевернул страницу, скрывая под ней портрет Тории; уставился на чёрные полосы строк. Несколько раз механически пробегая глазами один и тот же отрывок, вдруг осознал его смысл: «Считают, что покровитель воинов Харс был реальным лицом и ещё в незапамятные времена прославился свирепостью и жестокостью… Рассказывают, он добивал раненых — как безнадёжных, так и тех, кого можно было вылечить, и делал это не из милосердия, а из чисто практических соображений: раненый бесполезен, всем в тягость, легче закопать его, нежели…»

Динара закопали под гладкой, без украшений, плитой. Шпага проткнула его насквозь; последним, что он видел в жизни, было лицо его убийцы. Успел ли он подумать о Тории? Как долго тянулись для него секунды умирания?

Кладбище у городской стены Каваррена… Усталые птицы на надгробиях… И та надпись на чьей-то могиле: «Снова полечу».

Ржавые когти стиснулись в кулак — и на Эгерта невыносимой тяжестью обрушилось осознание непоправимого. Никогда ещё он так остро не сознавал, что живёт в мире, исполненном смерти, рассечённом гранью между всем, что можно исправить, и всем необратимым: хоть как исходи горем — а не вернуть…

…С трудом опомнившись, Солль увидел, что сжимает в руках портрет; листок с рисунком оказался примятым, и Эгерт долго-долго разглаживал его на столе, кусая губы и думая, что же делать теперь. Знает ли Тория о рисунке? Может быть, она искала его и горевала, не найдя, а может быть, забыла о нём, угнетённая обрушившимся несчастьем, а может быть, она никогда не видела портрета, Динар нарисовал его в неком порыве вдохновения, а потом потерял?

Он вложил рисунок в книгу, потом не выдержал и снова взглянул — в последний раз, потому что хочешь не хочешь, а книгу надо отдать декану… Возможно, это ловушка, тогда лучше всего положить находку на прежнее место; но, может быть, для Тории это важно? Рисунок принадлежит ей; Солль передаст его декану, а уж тот сам решит, когда и как показать его Тории…

Он принял решение — и ему стало легче. Тогда, сжимая книгу, он подошёл к двери, намереваясь отправиться к декану; вернулся. С минуту посидел у стола, потом спрятал тёмный переплёт под мышкой, сжал зубы и вышел в коридор.

Путь его оказался долгим и трудным — уже ступив на него, Солль осознал всё безумие своей затеи. Он явится к декану, отдаст книгу, признается тем самым, что видел рисунок — и чей же? Погибшего жениха Тории, жертвы своего же бессердечия…

Два раза он поворачивал назад; встретившиеся по пути студенты удивлённо косились на него. Сжимая помертвевшими пальцами книгу, Солль встал, наконец, у двери кабинета — и готов был пуститься наутёк, потому что свершить задуманное показалось ему равнозначным признанию в собственной подлости.

Он всем сердцем желал, чтобы декан в тот момент оказался где угодно, но не в кабинете; сердце его упало, когда знакомый голос отозвался на его приветствие:

— Эгерт? Прошу вас, входите…

Тускло поблёскивало стальное крыло, в строгом молчании взирали на гостя стеллажи и полки. Декан отложил работу и поднялся Соллю навстречу; Эгерт не выдержал его взгляда и опустил глаза: