Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

Опустив плечи, Тория устало двинулась к двери. На пороге чуть обернулась, будто намереваясь что-то сказать — но промолчала.

Луаян в задумчивости поднял глаза. Майские жуки бусинками обрушились с потолка и раскатились по каменному полу.

Миновали несколько дней, и не было для Солля минуты, свободной от напряжённых, запутанных размышлений. Лис ненадолго уехал к родителям в пригород, и Эгерт, целиком завладевший комнатой, то наслаждался одиночеством, то от него же и страдал.

Открывшееся в нём новое чувство — мучительная способность кожей ощущать насилие — до поры до времени притупилась, спряталось, как жало в пчелином брюхе. Эгерт радовался передышке — но твёрдо знал, что тягостная способность не оставила его и ещё проявит себя.

Особенно тяжкими были часы, посвящённые мыслям о Тории. Эгерт гнал их прочь — но мысли возвращались, вязкие, как размытая глина, и такие же неопределённые. Утомлённый борьбой, он брал в руки книгу о заклятиях и садился к окну.

«…И заклят был тот колодец, и прогоркла в нём вода, и говорят, что в скрипе ворота его отважный различит стоны и жалобы…»

«…И заклятие пало на замок, и с той поры ступени его крутых лестниц ведут в бездну, и чудовища поселились на башнях, а кто посмотрит со стен его — увидит вокруг смрадное пепелище, а кто пройдёт по залам его — не вернётся более к людям…»

В один из дней одиночество Солля оказалось столь невыносимым, что пересилило страх. Не имея сил видеться с деканом и не желая общаться с товарищами-студентами, замороченный раздумьями и гонимый тоской, Эгерт решился выбраться в город.

Он брёл, втянув голову в плечи, опасливо прислушиваясь к своим ощущениям. Минута проходила за минутой, город неспешно торговал, работал и развлекался, но волны его страстей доносились до Эгерта редко и смутно. Возможно, эти дальние отголоски были плодом Соллевой фантазии; как бы то ни было, а Эгерт, слегка успокоившись, купил себе кремовое пирожное на палочке и съел его со сладострастным аппетитом.

Механически облизывая давно опустевшую палочку, Солль постоял на горбатом мостике, привалившись к перилам. Ему с детства нравилось смотреть на воду — сейчас, следя глазами за медленно тонущей тряпицей, он вспомнил мост за городскими воротами Каваррена, мутную весеннюю Каву и незнакомца со светлыми прозрачными глазами, который, вероятно, уже тогда решил за Эгерта всю его дальнейшую судьбу…

Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от воспоминания, и, с неохотой оторвавшись от перил, двинулся в обратный путь.

В маленьком, безлюдном в этот час переулке сидел нищий — земля вокруг застелена была полами его просторного, почти совсем истлевшего плаща, а из широкого рваного рукава неподвижно торчала сухая и чёрная, как мёртвая ветка, протянутая ладонь. Нищий сидел не шевелясь, будто уродливое изваяние, и только ветер теребил седые волосы, полностью закрывающие лицо.

Непонятно было, от кого и когда нищий рассчитывал получить подаяние — вокруг не было ни души, глухие стены лишены были окон, и протянутая ладонь предназначалась разве что паре бродячих собак, бесстыдно предававшихся соитию на самой середине улочки. Усилия нищего с самого начала были тщетны — однако он сидел всё так же неподвижно, будто высеченный из камня.

Соллю случалось тысячи раз проходить мимо попрошаек, проходить не глядя и не задерживаясь; однако забытый на пустынной улочке старик с протянутой в пространство ладонью чем-то задел Соллево сердце: возможно, смиренным терпением, а возможно, самой обречённостью своей. Руки Солля сами собой потянулись к кошельку; среди всего его состояния было две золотых монетки, десяток серебряных и десяток медных. Эгерт выбрал медяк и, превозмогая робость, шагнул к старику, намереваясь опустить денежку в чёрную сухую ладонь.

Нищий пошевелился; в дебрях седых волос загорелись два глаза, и по улице разнеслось неожиданно громкое, пронзительное:

— Бла-агода-арстви-и-е-е…

В ту же секунду сухая рука схватила Солля за запястье, да с такой силой, что Эгерт невольно вскрикнул.

Откуда-то из подворотни вынырнул, как призрак, здоровенный молодчик с красным, деловитым лицом мясника. Нищий с необыкновенной ловкостью пробежался свободной рукой по Эгертовой одежде, вцепился в кошелёк и сдёрнул его с пояса — похоже, старец был вовсе не так уж стар. Кошелёк со звоном перелетел в руки его компаньона, и только тогда Эгерт, обмерший от страха, в панике попробовал вырваться.

— Ш-ш-ш… — в руках у молодчика неведомым образом оказался широкий ржавый нож. — Тихо, ш-ш-ш…

Эгерт и не мог кричать — в горле у него пересохло, а грудь, сдавленная спазмом, не могла набрать воздуха. Молодчик ловко накинул ему на шею верёвку, одновременно заламывая руки назад — даже младенцу ясно, что в городе ограбленного лучше удушить, чтобы не опознал при случае. Солль забился — но слабо, очень слабо, парализованный страхом.

Верёвка на шее дёрнулась; откуда-то раздался топот ног и резкое: «Стоять!» Голову Солля пригнули к земле, потом он внезапно почувствовал свободу, рванулся, выпрямился; нищий, за которым волочился истлевший плащ, и сообщник его бегом удалялись по улочке, и топот кованых каблуков бился между глухих стен. Вот они скрылись за углом — и топот стал глуше, пока, наконец, не стих совсем.

В двух шагах на мостовой валялись верёвка и несчастный Эгертов кошелёк. Солль стоял, не в силах сделать и шага. Чья-то рука подняла кошелёк с камней и протянула владельцу:

— Это ваш, не так ли?

Перед Соллем стоял невысокий, достаточно молодой человек в сером плаще с капюшоном. Эгерт невольно вздрогнул, узнав одеяние братства Лаш; чуть улыбнувшись, служитель священного привидения откинул капюшон со лба.

Теперь, когда лицо незнакомца полностью открылось, в облике его не осталось ничего зловещего или пугающего. Это был просто прохожий, и глаза его, серо-голубые, как у самого Эгерта, смотрели сочувственно:

— Это очень опасно… С полным кошельком нельзя забредать в безлюдные переулки, как же вы, молодёжь, неосторожны…

Прохожий сказал «вы, молодёжь», хотя сам был старше Солля не более чем на несколько лет.

— Они… ушли? — спросил Эгерт, будто не веря глазам.

Прохожий улыбнулся:

— Я спугнул их… Городские разбойники коварны и трусливы, а я, как видите, — он тронул свой капюшон, — обладаю некоторым авторитетом…

Прожив несколько месяцев в городе, Эгерт отлично понимал, что вид серого одеяния действительно способен обратить в бегство пару, а то и целую шайку разбойников. Он поспешно кивнул, не находя слов благодарности; с ободряющей улыбкой служитель Лаш снова протянул ему звякнувший кошелёк.

— Это ведь всё, что у меня есть… Спасибо… — побормотал Эгерт, будто оправдываясь.