Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

— Со-олль, — укоризненно протянул Фагирра, — друг мой… Вы ведь сделали первый шаг, вы присутствовали при тайном обряде… Вам оказали доверие, не так ли? А разве доверие не надо оправдывать? Сейчас вы находитесь под влиянием минутной слабости — а расплата за неё может быть слишком тяжёлой, прямо-таки бесчеловечной… Не дайте же робости взять над собой верх — будет только хуже, поверьте, я говорю с вами, как будущий ваш брат… Вам легче будет представлять доклады самому Магистру — или, может быть, сначала мне?

Эгерт с трудом сдерживал крупную дрожь. Руки Фагирры по прежнему лежали на его плечах — служитель прекрасно это чувствовал.

— Вам, — прошептал Эгерт, желая только, чтобы всё поскорее закончилось.

Фагирра помолчал. Сказал мягко:

— Вот и прекрасно… Я сам вас найду. Ваше дело — смотреть и слушать… И ещё спрашивать, спрашивать как можно любознательнее, но без назойливости — господин декан умён…

И, уже удаляясь, Фагирра вдруг обернулся:

— И не надо так болезненно к этому относиться, Эгерт… Вы потом поймёте. Вам предлагают руку помощи, вам предоставляют уникальный шанс; вы осознаете это позже — пока надо только поверить. Ладно?

Эгерт не нашёл в себе сил ответить.

История с кинжалами стала достоянием университета, и даже совсем незнакомые Эгерту студенты подходили к нему в коридорах, чтобы пожать руку и спросить о чём-нибудь незначительном; начался учебный год, и Солль не пропускал ни одной лекции — но на душе у него было тяжело.

После встречи с Фагиррой он дал себе зарок не появляться больше в городе — но кто знает, защитят ли от ордена Лаш сами университетские стены? Эгерт прекрасно знал, что подлый страх предаст его при первом же случае, и допросчик, кем бы он ни был, при необходимости сумеет вытянуть из него всё, что только пожелает. Орден Лаш знает или догадывается о его трусости — а это значит, что он пленник ордена, шпион и доносчик, и никакая гордость, никакое благородство не спасут Солля, когда колени его подогнутся от страха, а пересохший язык прилипнет к гортани, чтобы произнести затем слова предательства…

Длинный, доносящийся с Башни звук теперь приводил его в ужас.

Однажды, собравшись с духом, он отправился к декану, желая признаться во всём; на подходе к кабинету перед глазами его встало лицо Фагирры, а в ушах зашелестел прерывистый голос, повествующий о грядущих бедах. С трудом перешагнув порог, Эгерт смог выдавить из себя только невнятный вопрос: что будет… А ничего ли не будет… В скором будущем?

Декан удивился. С трогательной серьёзностью предположил, что в скором будущем наверняка уж что-то будет, а в недалёком прошлом, увы, уже было. Эгерт смутился, попросил извинения и ушёл, оставив декана в некотором недоумении.

Иногда Солль успокаивался — Фагирра, а тем более седой Магистр, казались ему людьми, достойными доверия. Возможно, он действительно знает слишком мало, возможно, порученная ему миссия — не предательство, а, наоборот, услуга университету… Ведь говорил же Фагирра: «Вы поймёте позже… Пока надо просто поверить… Ладно?»

Ладно, шептал себе Солль, и ему становилось легче; он даже всерьёз задумывался, как лучше выполнить возложенную на него миссию — но внезапное осознание собственной низости приводило его в отчаяние, и тогда, съёжившись на подоконнике, он не отвечал на обеспокоенные вопросы Лиса и не смотрел в честные, цвета мёда, глаза.

Лис теперь относился к Соллю с куда большим уважением — причиной этому было не только редкостное Соллево умение метать кинжалы, но и читаемые им книги — «Анатомия» и «Философия трав…», полученные, по словам Эгерта, от самого декана. Гаэтан научился оставлять Солля в покое, если видел, что тот желает одиночества; однажды вечером, задув свечу, Лис осмелился спросить у странного соседа:

— Слушай, Солль… А ты кто, вообще-то?

Эгерт, в полусне вспоминавший о доме и о родителях, встрепенулся:

— А? Чего-чего?

Лис скрипнул кроватью:

— Ну… Тихий да робкий, только ножи от тебя прятать надо, а то, не ровен час…

— Не бойся, — горько усмехнулся Эгерт. Лис сердито завозился:

— Ну да… Мне бы морду такую смазливую, как у тебя — всех девчонок в городе… перепортил бы… Они же за тобой сами бегают, как на ниточке — так нет же, и не взглянешь… У тебя, вообще-то, с этим… тем самым всё в порядке, а?

Эгерт снова усмехнулся. Лис, ничуть не собираясь оставить Солля в покое, подоспел с новым вопросом:

— А кто это тебе физиономию исполосовал?

Солль вздохнул. Спросил шёпотом:

— Слушай… А день Премноголикования — уже скоро?

Лис удивился в темноте. Отозвался чуть погодя:

— Ещё месяц… А что?

Месяц. Остался месяц до назначенного срока; Эгерт твёрдо знал, что не станет подлецом и доносчиком, если продержится до встречи со Скитальцем. Сейчас он раб заклятья — но настоящему, свободному Соллю не страшны будут ни прямые угрозы, ни обещание грядущих бед; орден Лаш потеряет тогда над ним всякую власть, и как приятно будет сказать в лицо Фагирре: подите поищите других шпионов! И Карвер… И возвращение в Каваррен, встреча с отцом… А потом — Эгерт решил это почти точно — потом он снова явится в университет и попросит декана принять его, возможно… Но это — после. Сначала — Скиталец, и встреча состоится через месяц.

Мысли о том, что будет, если встречи не произойдёт либо Скиталец откажет в избавлении от заклятия, Эгерт попросту не допускал в своё сознание.

Несколько ночей подряд Тории снились необыкновенно яркие, удивительные сны.

Однажды ей приснилось, что она стоит на палубе парусника. Такие корабли она часто видела на гравюрах и ни разу — на самом деле; вокруг лежала синяя чистая поверхность — море, над головой куполом выгибалось небо, а рядом стоял отец, и в руке у него была почему-то птичья клетка. В клетке вертелась маленькая, меньше воробья, пичуга; на душе у Тории было непривычно легко, и она смеялась во сне. Но на далёком горизонте собиралась чёрная, как пепелище, груда, и капитан — ибо на корабле был и капитан — сказал с усмешкой: «Будет шторм, но нам он не страшен».

И Тория не испугалась — однако туча приближалась быстрее, чем следовало, и капитан почуял неладное слишком поздно — в небе над кораблём уже висела немыслимых размеров сова, и была она одновременно птицей и тучей, только вот туч таких не бывает. Глаза её, две круглые плошки, светились белым мутным огнём, а крылья в размахе закрывали небо; капитан закричал, и в ужасе закричала команда — и тогда отец Тории, декан Луаян, распахнул дверцу птичьей клетки, которую держал в руках.

Пичуга, лёгкая, меньше воробья, выпорхнула на волю и стремительно стала подниматься — и на глазах обомлевших людей принялась расти, расти, и чернеть, и оборачиваться тучей, и сравнялась с совой, и в небе случился поединок не на жизнь, а на смерть — только кто победил в этом поединке, Тории так и не суждено было узнать, потому что она проснулась.