Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

На четверых.

Подняв меч, я двинулся через всю комнату. Вскочил на кровать, прошёлся дорожными сапогами по вороху подушек, соскочил с противоположной стороны.

Они пятились. Они держались за руки, отражались друг в друге, и у каждого оказалось по кинжалу — у одного в правой руке, у другого в левой.

Танталь — я видел краем глаза — лежала на полу у кровати, запрокинув голову, на открывая глаз. На лице её застыла блаженная полуулыбка, стыдливая и жадная одновременно. Мне сделалось нехорошо; Алана стояла посреди комнаты, и пальцы её медленно расшнуровывали корсет.

— Убью, — равнодушно сказал я близнецам. И примерился мечом — сперва правому голову снести, потом левому.

Тот, что был справа, метнул свой кинжал. Я уклонился; странно, что они оборонялись так нерешительно и неумело. И стояли, по-прежнему держась за руки, как дети на прогулочке…

Их жизни оставалось несколько мгновений, когда за моей спиной еле слышно закричала Танталь:

— Стой! Не уби… погоди!

Я медлил, не желая оборачиваться.

— Ретано… они…

— Молчать! — рявкнул я и занёс меч над тем, что справа.

Тот, что был слева, — ну отражение, ни дать ни взять! — рванул брата в сторону. Повалил на пол, прикрыл собой; его кинжал грозно полыхнул в свете ночника. Грозно и трогательно. Как глаза храброго кролика перед лицом горного обвала.

— Колдовство… — прохрипела Танталь за моей спиной. — Они нам нуж-жны… Живыми…

Колдовство.

Разве не млел я, слушая музыку и наслаждаясь беседой? Весь этот блеск… Мордатые лакеи… Горящие глаза, счастливый, счастливый вечер…

Топот. Из потайного хода, бесстыдно открытого благодаря моим стараниям, горохом посыпались стражники. Пёс-с…

Я перехватил руку того, что был слева. Завернул её за спину — это оказалось неожиданно легко. Приставил меч к горлу того, что был… не важно, одного из братьев. Оскалил зубы:

— Назад.

Над моей головой ударился о стену метательный нож.

— Горло же перережу! — завопил я уже с отчаянием. Алана… Танталь… Позор.

— Назад, — шёпотом сказал кто-то из лежащих на полу властителей. — Назад… В кордегардию…

Слово растеклось, как смола. Я подавил в себе острое желание подняться, бросить всё и брести на поиски кордегардии; орава стражников понемногу втягивалась обратно в потайной ход. Как вода, перегоняемая насосом.

— Отпусти его, — шёпотом сказали с пола. — Отпусти… Если ты убьёшь нас, из замка тебе не уйти. И твоим женщинам тоже…

Об этом я знал и без напоминаний. Ещё минуту назад я понимал это так же ясно, как и сейчас, но минуту назад — клянусь — я ударил бы, не задумываясь.

— А если я одного, для начала, прирежу?

Оба дёрнулись почти одновременно:

— Н-нет…

— Тогда, — я быстро оглядел полутёмную комнату, — один встаёт и идёт со мной…

Я отступил, давая братьям возможность подняться. Они по-прежнему держались за руки, и это раздражало меня всё больше и больше.

— Ты! — Я ткнул пальцем в того, что был справа. — Ко мне!

Оба шагнули вперёд.

— Не ты! — Я раздражённо оттолкнул левого братца. — Ты — назад! А ты — ко мне!

— Это невозможно.

Они одновременно протянули ко мне руки — те самые, что были сцеплены между собой. И я наконец-то разглядел то, чего никак не желал видеть.

Их руки срослись, образуя одну ладонь на двоих. Одну ладонь — в мягкой кожаной перчатке; пальцев, правда, оказалось больше, чем следует. Не то шесть, не то семь… Пёсья прорва пальцев.

— Это заклятие? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Это мы так родились, — с достоинством отозвался тот, что был слева. — Но если ты хочешь заклятие…

— Сними перчатку! — выкрикнула Танталь. Мозг мой к тому времени вполне прояснился, а потому я поднырнул под общую ладонь, поднимающуюся в величественном жесте, двумя руками схватил братьев за запястья и зубами впился в общую перчатку.

Сдавленный крик из двух глоток. Свободные руки братьев — правая и левая — схватили меня за горло. Братья действовали слаженно, как один человек, я конвульсивно рванулся, но тут в бой вступила Танталь, одна из душащих меня рук ослабела, и я вырвался — на четвереньках, сжимая в зубах перчатку.

На кого я был похож? На верного пса. «Тузик, принеси рукавицы…»

Братья отступали к стене. Тот, что был справа, держался за голову — это Танталь угостила его тяжёлым подсвечником; я взял перчатку в руки. В первый момент показалось, что она хранит тепло человеческого тела, но нет. Она была куда теплее.

— А вот мы её сожжём, — злорадно предложила Танталь. И протянула ко мне руку. — Дай сюда!

— Н-нет… — в один голос простонали братья.

— Ретано… — Алана приходила в себя. В ужасе оглядывала комнату, постель, собственную разорённую одежду. — Ретано, я…

— Зажги свечи, — холодно велела Танталь. — Все, какие найдёшь. Здесь будет светло.

— Р-рогатая судьба, — сказал я хрипло. — Ты можешь объяснить, что здесь было?

— Я могу объяснить, чего тут не было, — сообщила Танталь сухо. — Но что обязательно было бы, в то время как наш защитник дрых, как суслик!

— Я пришёл, — сказал я зло. — Вместо упрёков могла бы сказать «спасибо».

— Ай, спасибочки, Ретано! — Танталь присела в шутовском реверансе.

Алана — волосы разбросаны по плечам, лицо подсвечено снизу — яростно сдвинула брови:

— Что бы… там… не смей его упрекать! Он…

Я увидел, что губы её дрожат, что она вот-вот разревётся. И что просто необходимо прижать её к себе и провести ладонью по волосам. Необходимо, иначе где-то там, в глубокой старости, жизнь её сократится на несколько солнечных дней…

Танталь вертела в руках семипалую перчатку. Потому что пальцев было всё-таки семь.

Их дед был бродячим магом, внуку его суждено было стать магом тоже; говорят, что мать во время беременности погладила жабу. Неизвестно, что за приступ нежности к рептилиям овладел вдруг молодой женщиной; может, и не было этого, сказки. Во время родов повитуха кричала, что выжить только одному, а другому надо резать ручку; случилось так, что в живых остались оба, но вместо четырёх кулачков на двух младенцев пришлось только три.

Магические способности они унаследовали, но пополам, и если половинку яблока ещё можно съесть, то половинка коровы годится только на жаркое. Полкурицы не несётся, ползайца не бегает; их магические способности оказались ущербными. На склоне лет их дед заложил замок, а отец сделался первым герцогом Доцем, причём они с женой долго спорили, называться ему герцогом или князем. После смерти отца братья стали править вдвоём — и ни разу, Небо свидетель, не то что не поругались — не разошлись во мнениях. Они были одним человеком, разделённым надвое; повзрослев, они с удивлением обнаружили, что плотская любовь — нечто большее, нежели просто мальчишечьи забавы друг с другом.