Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

Уводя мальчика в дом, Обри завёл длинную историю о зайце, хитростью избежавшем участи попасть в жаркое. Идя следом, Итка смотрела на их спины с нежностью, переходящей в поклонение.

Далеко отсюда темноволосая, усталая женщина сидела перед лоскутком с каплями крови, и удивлялась тому, как ярко, как ровно они светятся, и нет-нет, а в душе её царапалось что-то, похожее на обиду — неужели сейчас ему может быть так хорошо? С кем же? Не может быть…

Утром Обри не пошёл на охоту. Все вместе позавтракали за летним, вынесенным на крылечко столом. Гай обожал сироп, приготовленный отцом из мёда диких пчёл, и то и дело протягивал опустевшую чашку к кувшину. Обри мазал хлеб сметаной, посыпал сверху солью и отправлял в рот, закусывая луковицей. Итка накидала хлеба в кружку с молоком и время от времени ухитрялась скормить ложечку сыну, отгоняя подбирающихся к медовому сиропу ос. Молоко делало подбородок Гая похожим на кремовый пирог, Итка ловко подхватывала на лету падающие капли, малыш корчил рожицы, Обри укоризненно качал головой.

Руал смотрел на них, жевал поджаристую корочку и рассеянно улыбался в осеннее, плотно-синее небо. Ему ещё ни разу в жизни не доводилось бывать героем пасторали.

— Ещё! — потребовал Гай, подставляя чашку.

Обри плеснул ему медового сиропа, малыш схватил чашку двумя руками. В эту минуту Итка сбила осу, кружащуюся над лицом мальчика, оса шарахнулась и, падая, угодила прямо в чашку.

— Гай! — крикнула Итка испуганно, но малыш уже пил, жадно, большими глотками, и прежде, чем мать успела выхватить у него чашку, случилось страшное.

Гай вдруг широко раскрыл глаза, глубоко вдохнул и закричал, разинув рот. Оса ужалила его в горло, там, изнутри.

Упала на стол и покатилась чашка с медовым сиропом. Отлетела в сторону табуретка, на которой сидел Обри, схватила ребёнка Итка, принялась дуть ему в рот, чтобы хоть как-то уменьшить боль. Руал, пытаясь помочь, ринулся наливать воду в кружку:

— Может, воды… Может, вода поможет…

Но Гай не мог глотать, не мог уже кричать — он только широко раскрывал глаза, из которых катились крупные слёзы.

А тем временем в горле ребёнка, там, куда укусила оса, стремительно росла опухоль. Мальчик стал задыхаться.

— Обри! — крикнула Итка. — Коня, в посёлок, врача, скорей!

Ни один врач не успел бы спасти Гая. Лицо его уже заливалось синевой, глаза закатывались — ребёнок умирал, умирал здесь, сейчас, в муках удушья, на руках у матери.

— Сынок! — рыдала Итка, пытаясь вдохнуть ему воздух в рот. Обри побежал-таки за лошадью — безумие, до посёлка полчаса бешеной скачки. Мальчик умрёт через несколько минут.

Гай хрипел, Итка билась над ним, не в силах помочь, а Руалу вдруг явилось видение.

Он увидел сводчатую комнату, где поблёскивают на полках корешки фолиантов, стол, заваленный кипами книг, самоуверенного подростка за столом и ещё кого-то — Ларта Легиара! — бросающего на стол перед подростком массивный том.

— Ну зачем мне это надо? — оттопыривал губу мальчишка. — Ты из меня лекаря хочешь сделать? Да я пару заклинаний ляпну, и какой лекарь со мной сравнится?

— Ты что, читать не умеешь, Марран? Кому будет хуже, если ты хоть чуточку поумнеешь? — допытывался Легиар.

На первой странице был нарисован голый розовый человек, испещрённый кружками и надписями, дальше тот же человек как бы изнутри, потом сердце, коричневая печень… Не то. Было же что-то, иначе зачем это вспомнилось? Надорванная страница… Роды… Небо, при чём тут роды? Они молоды, у них ещё будут дети… «Бабы старые каркали — не будет вам счастья»… Что там было ещё, в этой книге, которую я не хотел читать?!

— Сыно-ок, сыно-ок… — голосила Итка. Блуждающий взгляд Руала упёрся в нож на столе.

Столовый нож.

Вот что там было — ребёнок, больной дифтерией. Он не мог дышать, и тогда скальпелем…

Руал протянул руку и взял нож со стола. Рукоятка удобно легла в ладонь.

Небо, я не сумею. Я никогда не делал ничего подобного.

Я боюсь крови.

Я буду просто убийцей.

— Дай мне его, Итка, — сказал Руал чужим голосом.

Она не услышала, или не поняла. Тогда он сказал громче:

— Я знаю, что делать. Дай мне ребёнка.

Он отобрал у неё мальчика и положил на траву. Гай был без сознания. Нет, не здесь. В доме. Только в доме.

Он поднял безжизненное тельце и бегом направился в дом. Итка преградила ему путь:

— Куда ты его несёшь?!

— Я спасу его, ясно? — заорал он в ответ, отбросил Иткины руки и вошёл.

На кровать? Нет, на стол…

Нож прыгал в его мокрой руке. Кажется, здесь, на шее…

— Не-ет! — закричала Итка и схватила его за руку, вцепилась в лицо. — Не режь, не трожь негодяй, мясник!

Руал стиснул зубы и отшвырнул её к стене.

— Обри! — изо всех сил закричала она.

Руал подхватил мальчика и кинулся по лестнице наверх, на чердак. Его схватили за ногу, он отбился, ворвался в чердачную комнатку и задвинул за собой засов. Небо, ребёнок-то жив ещё?

— Обри, Обри! — надрывалась Итка.

Здесь, на шее. И рисунок был в книге. Но он может захлебнуться кровью.

А если не попробовать, он умрёт наверняка! Может быть, он уже умер!

И Руал провёл ножом по горлу мальчика.

Ещё. Ещё. Небо, сколько крови. Ещё. Убийца. Давай. Не хлопнуться бы в обморок. Ещё…

Тяжёлые удары обрушились на дверь. Обри крушил её молча, отрешённо, отчаянно.

— Кровопийца! — кричала Итка. — Убей его, Обри!

Трясущимися пальцами Руал раздвинул разрез на шейке ребёнка. Огляделся, поискал глазами… Полки на стенах, банки, лопаты и грабли в углу, метла, масляная лампа… Жестяная воронка. Скорее.

Он ещё раздвинул разрез и узким концом ввёл в него воронку. Так. Так.

— Людоед! — рычал за дверью Обри.

Дверь трещала, поддаваясь.

Неужели Лартова книга врала?!

И тут мальчик захрипел.

Вздохнул.

Он дышал через дыру в горле, дыру, исходящую кровью, и через воронку, открывшую доступ воздуху. Вдох. Хрип. Он может захлебнуться. Выдох. Дышит.

Упала дверь. Влетел Обри с безумными, белыми глазами. Увидел окровавленного ребёнка с воронкой в горле и зашатался.

— Он дышит!! — закричал Руал. — Посмотри, он же дышит! Он дышит!

Обри тяжело шагнул вперёд, отбросил Руала, наклонился над мальчиком.

Ребёнок оживал, страшная синева сползала с его лица.

— Итка! — хрипло позвал Обри.

Вдвоём они стояли над своим первенцем, глядя, как поднимается и опускается его залитая кровью грудь.

Ильмарранен сидел в углу, глотал слёзы и повторял, не помня себя:

— Дышит… Он дышит. Он живой.

Лицо его исполосовано было Иткиными ногтями.

— Я не забуду, — сказал Обри. — Я клятвой клянусь, что ты отныне мой брат и всё, что имею я, принадлежит тебе. До старости, до смерти ты можешь жить в моём доме. Всё, что ни попросишь, я исполню, хотя бы и ценой жизни.