Марина и Сергей Дяченко - Скитальцы

— Сын мой… Что с вами?

И, привстав для этого на цыпочки, мать положила ладонь ему на лоб, будто желая удостовериться, что жара нет.

Последний раз она спрашивала его о чём-либо лет пять назад. Он давно отвык разговаривать с матерью; он забыл прикосновение маленьких сухих пальцев к своему лбу.

— Эгерт… что случилось?

Растерявшись, он так и не выдавил ни слова.

С тех пор он стал избегать и матери тоже. Одинокие прогулки его становились всё унылее и унылее; однажды, сам не зная как, Солль наткнулся в блужданиях на городское кладбище.

Последний раз он был здесь ребёнком; по счастью, все родные и друзья его были живы, и Эгерт не знал, зачем людям проведывать обиталища мёртвых. Теперь, миновав ограду, он затрепетал и остановился: кладбище показалось ему странным, пугающим, не принадлежащим к этому миру местом.

Калека-сторож выглянул из своего домика — и скрылся. Эгерт вздрогнул и хотел уйти — но вместо этого медленно двинулся по тропинке среди памятников.

Могилы побогаче украшены были мрамором, победнее — гранитом; встречались памятники, вытесанные из дерева. Почти все они по традиции изображали усталых птиц, присевших на надгробие.

Эгерт шёл и шёл; ему давно уже было не по себе, но он, как зачарованный, всё читал и читал полустёртые надписи. Пошёл дождь; капли стекали по каменным клювам и бессильно опущенным крыльям, струйками сбегали между впившимися в плиты мёртвыми когтями… Из серой пелены, в которую превратился день, навстречу Эгерту выступали поникшие на мраморных скалах орлы, нахохлившиеся маленькие ласточки, уронившие голову журавли… В широких оградах покоились целые семьи; на одном надгробии неподвижно сидели два прижавшиеся друг к другу голубя, а на другом обессиленно склонила голову маленькая, измученная пичуга, и залитая водой надпись на камне заставила Эгерта остановиться: «Снова полечу»…

Вода струилась у Солля по лицу. Он сделал над собой усилие, повернул, двинулся к выходу; от земли поднимался серый, волглый туман.

На самом краю кладбища он остановился.

В стороне от тропинки темнела свежая могила без памятника, покрытая гладкой гранитной плитой. На серой плите лужицами проступали буквы: «Динар Дарран».

И всё. Ни слова, ни знака, ни вести. Но, может быть, это совсем другой человек, подумал Солль в тоске. Может быть, это другой Динар…

Едва переступая ногами, он подошёл. Динар Дарран. Карета у дверей «Благородного меча» и девушка странной, совершенной красоты. Кривая черта под самыми носами Соллевых ботфорт, и бесформенные красные пятна на её щеках: «Динар?!»

Солль вздрогнул — так ясно прозвучал у него в ушах голос Тории. Будто звон бьющегося стекла: Динар?! Динар?! Динар?!

На эту могилу никогда не опустится усталая каменная птица.

Сторож снова высунулся из домика, не спуская с Эгерта удивлённого, настороженного взгляда.

Тогда Солль повернулся и что есть силы ринулся прочь.

Дни сменялись днями. Время от времени от капитана являлся посыльный с одним и тем же вопросом: как себя чувствует лейтенант Солль и в состоянии ли он приступить к службе? Посыльный отправлялся назад, унося один и тот же ответ: лейтенант чувствует себя лучше, но приступить к службе пока не может.

Несколько раз появлялся и Карвер. Каждый раз ему приходилось выслушивать извинения, передаваемые через слугу — молодой господин, увы, слишком слаб и не может встретиться со старым другом.

Гуарды Каваррена понемногу привыкали к попойкам без Солля; одно время всех волновала история его роковой любви, но потом эта тема сама собой заглохла. Служанка Фета в трактире у городских ворот тайком повздыхала, утирая глазки — но вскоре утешилась, потому что и без славного Эгерта кругом хватало блестящих господ с эполетами на плечах.

Наконец, посыльный от капитана задал свой вечный вопрос несколько иначе: а сможет ли лейтенант Солль вообще продолжать службу? Поколебавшись, Эгерт ответил утвердительно.

На другой же день его вызвали на сбор с показательными боями. Бои эти, проводившиеся обязательно затупленным оружием, всегда вызывали у Эгерта насмешку: как же можно получить представление об опасности, имея в руках тупое беззубое железо? Теперь одна мысль о том, что придётся встать лицом к лицу с вооружённым противником, бросала Эгерта в дрожь.

Наутро после бессонной ночи он отправил в полк слугу с вестью, что болезнь лейтенанта Солля обострилась. Гонец благополучно вышел из дому — но миновать ворота ему не удалось, потому что суровый, исполненный негодования Эгертов отец безжалостно перехватил сыновнее послание.

— Сын мой, — на щеках Солля-старшего перекатывались желваки, когда, тёмный как туча, он встал на пороге Эгертовой комнаты. — Сын мой, пришло время объясниться, — он перевёл дыхание. — Я всегда видел в своём сыне прежде всего мужчину; что значит эта ваша странная болезнь? Уж не намерены ли вы оставить полк, служба в котором — честь для всякого молодого человека благородной крови? Если это не так — а я надеюсь, что это всё-таки не так — то чем объяснить ваше нежелание явиться на сбор?!

Эгерт смотрел на своего отца, не очень молодого и не очень здорового человека; он видел жилы, натянувшиеся на морщинистой шее, глубокие складки между властно сдвинутыми бровями и возмущённо сверкающие глаза. Отец продолжал:

— Светлое небо! Я наблюдаю за вами вот уже несколько недель… И если бы вы не были моим сыном, если бы я не знал вас раньше — клянусь Харсом, я решил бы, что болезни вашей имя — трусость!

Эгерт дёрнулся, как от пощёчины. Всё естество его вскричало от горя и обиды — но слово было произнесено, и в глубине души Эгерт знал, что сказанное отцом — правда.

— В роду Соллей никогда не было трусов, — сказал отец сдавленным шёпотом. — Вам придётся взять себя в руки, или…

Наверное, Солль-старший хотел сказать что-то уж совсем ужасное — так нервно задёргались его губы и вздулась вена на виске. Возможно, он хотел посулить отцово проклятие либо изгнание из дому — но не решился произнести угрозу и вместо этого повторил значительно:

— В роду Соллей никогда не было трусов!

— Оставьте его, — послышалось из-за широкой спины Солля-старшего.

Эгертова мать, бледная женщина с вечно опущенными плечами, не так часто позволяла себе вмешиваться в разговоры мужчин:

— Оставьте его… Что бы ни происходило с нашим сыном, но впервые за последние годы…

И она осеклась. Возможно, она хотела сказать, что впервые за последние годы она не чувствует в сыне жёсткой и хищной струны, которая пугала её, делая чужим и неприятным её собственного ребёнка — но тоже не решилась произнести это вслух и только посмотрела на Эгерта — длинно и сочувственно.