Пол Андерсон - Фантастическая сага

— Я побывал в Ётунхейме, потом вернулся, воевал. Надеялся, что время и тревоги ратные помогут мне забыть тебя, — хрипло говорил он. — Нет, не помогли. И ни меч этот смертоносный не поможет, ни заповеди, ни боги, ничто в девяти мирах. Что они нам? Идем со мной, Фрида.

Она склонила голову. На лице ее отражалась мучительная внутренняя борьба. Потом она заплакала. Зарыдала, почти беззвучно, но с такой страшной, опустошительной силой, что, казалось, сердце ее не выдержит, разорвется.

— Ты сделал ей больно! — вскричал Аудун.

Он неловко ударил Скафлока копьем. Скользнув по широкой защищенной кольчугой груди альфхеймского воителя, острие разорвало ему щеку. Зарычав, как раненая рысь, Скафлок схватился за меч.

Аудун снова ударил. Скафлок с нечеловеческой быстротой отпрянул в сторону. Клинок его со зловещим шипением покинул ножны, и тут же обрушился на древко копья, разрубив его пополам.

— С дороги! — прохрипел, задыхаясь, Скафлок.

— Не смей приближаться к моей невесте! — Аудун был вне себя от ярости и страха, страха не перед смертью, а перед тем, что он прочел в глазах Фриды. Из глаз его полились слезы. Он выхватил висевший в ножнах у него на поясе кинжал и кинулся на Скафлока, желая поразить его в незащищенное горло.

Высоко взметнулся сверкающий меч и, со свистом рассекши воздух, обрушился на голову Аудуна, раскроив череп его чуть ли не пополам. Тело Аудуна тряпичной куклой сползло вниз по стене.

Скафлок удивленно уставился на окровавленный клинок, который по-прежнему сжимал в руке.

— Я не хотел этого, — прошептал он. — Думал просто отбить удар, и все. Забыл я, что клинок этот должен напиться крови всякий раз, как будет извлечен из ножен.

Он поднял взгляд на Фриду. Она глядела на него широко раскрытыми глазами, дрожа всем телом и чуть приоткрыв рот, как будто из груди ее рвался крик.

— Я не хотел этого! — заорал он. — Да и какое это имеет значение? Идем со мной.

Она силилась сказать что-то, но не могла. Наконец голос вернулся к ней, и она с трудом проговорила:

— Уходи. Теперь же. И не приходи больше никогда.

— Но… — он неуверенно шагнул к ней, как будто вдруг разучился ходить.

Фрида нагнулась и подняла зловеще сверкнувший в ее руке аудунов кинжал.

— Убирайся, — сказала она. — Если приблизишься ко мне еще хоть на шаг, я всажу в тебя кинжал.

— Сделай милость, — ответил Скафлок. Его немного шатало, а из распоротой щеки его на пол натекла уже небольшая лужица крови.

— А если надо, я убью себя, — сказала ему Фрида. — Только дотронься до меня, убийца, нехристь поганый, готовый спать с собственной сестрой, как зверь или эльф какой! Дотронься, и я ударю себя кинжалом прямо в сердце. Бог простит мне меньший грех, коли избегу я еще более ужасного.

Скафлока охватил неистовый гнев.

— Да уж, призывай своего Бога, нуди свои молитвы! Только на это ты и способна. Ты готова была продаться за кусок хлеба да крышу над головой. Сотворить такое — значит стать шлюхой, сколько бы попов ни махали вокруг кадилами. И это после всех клятв, что ты мне давала! — Он поднял свой меч. — Пусть лучше мой сын умрет, не родившись, чем будет отдан этому вашему Богу.

Фрида недвижно стояла перед ним.

— Руби, коли рука поднимется, — насмешливо проговорила она. — Ужели теперь сражаешься ты с мальчиками-подростками, женщинами и младенцами, не покинувшими еще материнской утробы?

Скафлок опустил могучий свой клинок, потом вдруг, не обтерев даже от крови, со стуком бросил его в ножны. Стоило ему сделать это, как гнев вдруг покинул его, уступив место усталости и скорби.

Плечи и голова его вдруг поникли.

— Так ты и вправду больше не хочешь меня знать? — тихо спросил он. — Меч этот проклят. Не я говорил ужасные вещи эти, не я убил несчастного парнишку. Я люблю тебя, Фрида, так люблю, что когда ты рядом, весь мир кажется светлым и радостным, а когда ты далеко, все вокруг черным-черно. Я прошу тебя, умоляю, вернись ко мне.

— Нет, — сказала она, задыхаясь. — Уходи. Убирайся! — Голос ее сорвался на крик: — Я не желаю больше тебя видеть! Никогда!

Он шагнул было к двери, но задержался. Губы его дрожали.

— Однажды я просил тебя поцеловать меня на прощание, а ты не захотела, — проговорил он удивительно спокойным голосом. — А теперь поцелуешь?

Она подошла к распростертому на полу телу Аудуна, опустилась на колени и поцеловала мертвого юношу в губы.

— Мой милый, милый, — нежно говорила она, гладя окровавленные волосы мертвеца и закрывая его незрячие глаза. — Пусть Господь возьмет тебя к Себе на небо, мой Аудун.

— Ну что же, прощай, — сказал Скафлок. — Может быть, еще однажды попрошу я у тебя поцелуя. Но то будет уж точно в последний раз. Думаю, недолго осталось мне жить на этом свете. И меня это не особенно печалит. Но тебя я люблю.

Он вышел вон из зала и закрыл за собой дверь, чтобы больше не задувал в дом холодный ветер. Чары его развеялись. Разбуженные диким лаем собак и громким конским топом, торкилевы домочадцы вскоре сбежались в ставший местом убийства центральный зал усадьбы. Фрида сказала им, что ее пытался похитить какой-то разбойник.

В предрассветной темноте подступили к ней боли ее. Роды оказались долгими и трудными: младенец был велик, фридины же бедра узки.

Поскольку в округе объявился убийца, сразу за священником послать побоялись. Женщины, как могли, помогали Фриде, но лицо Осы оставалось угрюмым.

— Сначала Эрленд, потом вот Аудун, — думала она. — Заколдованные они, что ли, ормовы-то дочки? Одно несчастье приносят.

На рассвете мужчины отправились на поиски убийцы. Найти им ничего не удалось, и вечером, в сумерках, они воротились домой, решив, что назавтра кто-нибудь из них съездит в церковь.

Тем временем родился ребенок, хорошенький, голосистый мальчик, который уж вскоре стал жадно сосать фридину грудь. Вечером Фрида, измученная и дрожащая от усталости, лежала в выделенной ей боковой комнате, держа на руках своего сына.

Она улыбнулась малышу.

— Ты такой красавец, — проговорила она нараспев, и эти слова ее звучали, как начало какой-то данской песенки. Она не вполне еще воротилась из царства теней, в котором недавно побывала, и, кроме угнездившегося в ее объятиях крохотного тельца, все вокруг по-прежнему казалось ей как бы не вполне реальным. — Ты весь красный, морщинистый. Прелесть, да и только. Твой отец тоже так сказал бы, коли видел бы тебя сейчас.

Из глаз ее вдруг хлынули слезы, тихие, как весна в лесном краю. От них у Фриды во рту остался какой-то солоноватый привкус.

— Я люблю его, — прошептала она, — Господи, прости меня! Я никогда его не разлюблю. А ты, малыш, все, что осталось на этом свете от любви нашей.

Догорел закат, наступили сумерки, потом темнота. Лик почти полной луны то и дело скрывали гонимые буйным ветром тучи. Надвигалась буря. Долгой приветливой осени, праздновавшей вместе с эльфами их возвращение в родные места, пришел конец. Наступила зима.