Пол Андерсон - Фантастическая сага

Нередко Скафлоку с Фридой самим приходилось уходить от погони. Много раз, укрывшись в какой-нибудь неглубокой пещере или под валежником, видели они, как проносятся мимо вражеские конники, отделенные от затаившихся беглецов лишь тоненькой, проницаемой для пристального взгляда завесой, созданной при помощи рунных жезлов. Когда же скакали альфхеймские мстители прочь, обстреляв троллий отряд и убив двух-трех из великого множества воинов, вслед им летели стрелы, дротики, пущенные из пращи камни. Из своей пещеры видели они идущие мимо на веслах тролльи драккары.

Неприятельские корабли проходили так близко, что можно было сосчитать заклепки на развешанных вдоль борта щитах.

Да еще холод этот, от которого нигде не укрыться…

Но, как ни странно, именно в это безвременье узнали они друг друга по-настоящему, поняв, что взаимное плотское влечение совсем не главное в их любви. Скафлок часто думал о том, что без Фриды у него вряд ли достало бы душевных сил продолжить борьбу.

Стрелы ее сразили немало троллей, задуманные ею дерзкие планы нападения на врага из засады всегда приводили к успеху. Но еще важнее были ласки, которыми одаривала она его в редкие минуты покоя, а также ежечасно получаемая от нее помощь и поддержка. Только это и придавало ему мужества в борьбе с торжествующим уже победу врагом. Для Фриды же Скафлок был величайшим из людей, самым отважным, самым добрым ее защитником и товарищем по оружию, возлюбленным и названным братом.

Живя вынужденно без символов своей веры (Скафлок говорил, что они могут помешать ему творить чары), Фрида совсем почти не скучала по ним и оттого испытывала даже некоторое чувство вины. Однако, говорила она себе, было бы кощунством использовать священные символы эти для того, чтобы добиться успеха в войне, затеянной двумя племенами лишенных души существ. Лучше уж, безопаснее даже, молитв вовсе не произносить. Что до войны той, то раз победа в ней важна для Скафлока, то и для нее, Фриды, она тоже важна. Когда-нибудь, после победы, она уговорит Скафлока выслушать увещевания священника, и тогда Бог, конечно же, просветит его душу светом истинной веры.

Тяжела была жизнь в изгнании, но Фрида чувствовала, что постепенно начинает к ней приспосабливаться: чувства ее обострились, мышцы окрепли, она научилась и в самом отчаянном положении не терять бодрости духа. От холодных ветров кровь бежала по жилам так быстро, что в ушах звенело, от долгих ночей, приведенных под звездным небом, глаза ее сияли, как две звезды. Жизнь ее могла оборваться в любое мгновение, и Фрида научилась наслаждаться каждой прожитой минутой, впервые по-настоящему изведав всю полноту радости бытия.

Ей казалось удивительным, что даже голодные, насквозь промерзшие, измученные, изнурительным страхом, они со Скафлоком ни разу не сказали друг другу ни единого грубого слова. И мысли, и поступки их были почти совершенно одинаковы, примерно как у никогда не расстававшихся друг с другом близнецов. Были, конечно, между ними и различия, но и тут они дополняли друг друга, ни в чем не вступая в противоречие.

— Однажды я похвалился Имрику, что никогда не ведал страха, поражения и болезни, именуемой любовью, — сказал как-то Скафлок. Голова его покоилась на коленях у Фриды, которая взяла на себя труд расчесать гребнем его совершенно спутавшиеся от ветра волосы. — А он ответил, что это-то и есть главное в человеческой жизни. Тогда я не понял его слов, теперь же вижу, как мудры они были.

— Ему-то откуда про это знать?

— Трудно сказать. Поражение эльфы испытывают нечасто, страх и того реже, любовь же никогда. А я, узнав тебя, изведал уже и то, и другое, и третье. До нашей с тобой встречи я все больше становился похож на эльфа, ты же вернула мне исконное человеческое естество. Все, что было во мне эльфийского, постепенно исчезает.

— Зато я набралась от эльфов всякого. Все реже думаю я о том, правильно ли то, что я делаю, угодно ли Богу, и все чаще о том, полезно ли это, приятно ли. Коснею я во грехе…

Обняв ее за шею, Скафлок приблизил ее лицо к своему.

— Все, что ты делаешь, правильно, от начала и до конца. А вот рассуждения о долге, заповедях, грехе и прочем до добра не доведут.

— Ты сам не знаешь, что говоришь, — начала она было, но Скафлок приник губами к ее губам, заставив ее замолчать. Она попыталась вырваться, и дело закончилось «потасовкой» с громким смехом, понарошечным «тужением» друг друга и катанием по всему полу. К тому времени, как «поединок» тот закончился, Фрида совершенно забыла о тягостных своих предчувствиях.

Разорив эльфийские земли, тролли заперлись в своих твердынях и выходили оттуда крайне редко, причем всегда многочисленными отрядами, нападать на которые было бы равносильно самоубийству. Скафлок, запасший к тому времени достаточно мороженой оленины, маялся теперь от бездействия, просиживая дни напролет в пещере. Он стал молчалив и мало уже напоминал прежнего весельчака и балагура.

Фриде хотелось подбодрить его, и она сказала:

— Теперь нам не грозит ежечасно опасность.

— Что в этом толка, если мы не можем биться с врагом? — возразил он. — Мы же ничего не делаем, а только ждем, когда наступит конец всему. Альфхейм гибнет. Скоро все земли Дивного народа будут под властью троллей. А я сижу здесь!

На следующий день, выйдя из пещеры, увидел он кружащего в покрытом низкими тучами небе ворона. Волны с ревом разбивались о скалы у самых скафлоковых ног и откатывались назад, как бы готовясь к новому рывку, оставляя позади себя все растущую наледь от попавших на камни брызг.

— Что нового? — крикнул Скафлок на вороньем языке. Вопрос этот, как и воронов ответ на него звучал не вполне так, как здесь изложено, ведь язык птиц и зверей сильно отличается от человеческого, но общий смысл сказанного передан верно.

— Я лечу с юга, из-за пролива, позвать родичей на пир, — ответил ворон. — Валланд и Вендланд захвачены троллями, Скания тоже вот-вот падет, войска короля эльфов отступают перед тролльей ратью, теснящей их к самому сердцу эльфийских земель. Пожива богатая, но нашему брату-ворону следует поспешить, ведь война та вряд ли долго продлится.

При этих словах его Скафлок пришел в неистовую ярость. Лук у него был при себе, и он, не раздумывая долго, застрелил ворона. Когда же тот упал мертвый к его ногам, гнев этот вдруг прошел, а в сердце осталась одна пустота, сменившаяся затем горечью и сожалением.

— Прости, брат! Убив тебя, сотворил я мерзость. Разве ты повинен хоть в чем-нибудь? Одну лишь пользу приносил ты, очищая мир от гниющих обломков прошлого. А я вот убил тебя, беззащитного, говорившего со мною как с другом. А врагам своим позволяю беззаботно наслаждаться жизнью.