Виталий Цориев - Блики

Виктор сигналит, чтобы заставить Артура обернуться, затем выпрыгивает из машины, достает из небольшого багажного отделения пятилитровую канистру солярки, ставит ее у ног Артура, затем кладет ему в ладонь зажигалку, хлопает его по плечу на прощание, запрыгивает обратно в кадиллак и, то и дело сигналя, чтобы всё пребывающие люди дали ему выехать из тупика, уезжает. Внешний мир. Внешние силы. До ушей Артура доносятся резкие, неприятные интонации оратора, он кричит что-то о величии страны и ее будущего, и призывает положить конец бездарной власти политических карликов. Его усиленный голос с эхом разносится по площади, отражаясь от экранов домов. Стотысячная толпа гудит в ответ, словно гигантская мембрана громкоговорителя, на который подали волны низкочастотного шума. Артур берет пластиковую канистру и неспешно бредет по краю площади, по дуге приближаясь к импровизированной сцене. Оратор продолжает свою речь, призывает готовиться людей к обороне, так как из центра к ним совсем скоро прибудут регулярные войска и от результата столкновения с ними зависит все – независимость, свобода, будущее. Три бомбардировщика со страшным ревом пролетают над площадью, низко, разрывая воздух в лохмотья, словно разряд молнии. По толпе вновь пробегает гул, но теперь он на две октавы выше – он выражает удивление и негодование людей.

Артур понимает, что самолеты сейчас делают крюк и во второй заход они уже сбросят свой груз, каким бы он ни был, поэтому ему нужно поторопиться. Он почти дошел, оказавшись с тыльной стороны сцены. Охранники, словно загипнотизированные, смотрят на толпу на площади, и не замечают, как Артур взбирается на площадку и оказывается за спиной оратора – тот стоит за внушительных размеров кафедрой, и, чтобы возвышаться над ней, этот плюгавый низкорослый человек взобрался на специальную подставку. Охранники Шайтана замечают Артура, когда тот, уже оказавшись в поле зрения толпы, начинает лить на себя едкую, резко пахнущую солярку. Они устремляются к нему, но тот выставляет вперед руку с зажатой в ней зажигалкой. Шайтан останавливает свою речь, выключает микрофон, трехэтажно матерится. От едких паров, попавших в глаза, Артур ничего не видит, кроме больших размытых пятен, он идет вслепую, опрокидывает кафедру, но уже не слышит звука ее падения на асфальт – все заполняет рев самолетов. Большим пальцем он нащупывает колесо зажигалки, чиркает им по кремню, подносит язычок пламени к своему лицу – волны тепла бегут по его телу, кожа вспыхивает с глухим хлопком, пахнет палеными волосами, где-то далеко он слышит, как его тело верещит от боли, но это его уже почти не касается, он, наконец, сбежал.

Шлюзы открываются, выбрасывая в воздух множество бомб, размером с шар для боулинга, с зонтиками, замедляющими падение. Они немного похожи на парящие семена одуванчика, на который подул ребенок. Психотропные снаряды рвутся в десяти метрах над землей, орошая толпу брызгами и паром наркотических веществ. Асфальт под ногами людей трескается, из разломов лезут демоны, начиная свое масштабное вторжение на Землю. Они похожи на огромных чумных крыс, облезших, покрытых нарывами, но довольных, что им наконец удалось вырваться на свободу.

Сочно-зелёная, лоснистая трава ровно покрывает выпуклости холмов. Тонкие белые нити её корней лежат почти у самой поверхности, не прорастая вглубь: достаточно слегка потянуть, чтобы обнаружить под их переплетением медленно изгибающихся, желтовато-молочных червей. Лишь едва заметный блеск их скользящих, растянутых тел позволяет отличить их от обрывков корней, таких же вытянутых, но скорее сквозисто-матовых. Мальчик распрямляется. На нём светло-розовая, выгоревшая футболка, обрезанные до колен, довольно грязные джинсы; на подошве кед – комки застывшей бурой глины. Он осматривается: его отросшие светло-русые волосы неряшливо топорщатся. Шагах в ста от него, на соседнем холме, стоит дерево: белый ствол, необычные пятна. Толстые, похожие на лапы ветви неуклюже торчат в серебряно-голубом небе.

Спускаясь с холма, он не спеша идёт в сторону дерева. Взгляд его карих глаз устремляется вдаль, к необыкновенному цветовому переходу истончившегося на горизонте неба, и он не замечает небольшое отверстие норы: его нога проваливается. Удивлённая улыбка растягивает его сухие обгрызенные губы: мягкие, жирные комки земли скользят по его коже. Струящийся, размывающий очертания воздух… Чей-то неприятно мокрый, подвижный нос, нежно коснувшийся его гладкой голени, вызывает мучительно-сладкий разряд раздражения: волна искрящихся, смыкающихся в цепочки мурашек пробегает через всё его тело, от щиколотки до макушки.

Поспешно выдернув ногу и отступив на шаг, он пытается рассмотреть сокрытого норой зверька. Расползающийся по нервным волокнам озноб заставляет его поёжиться. Ему начинает казаться, что он может различить слабые блики глаз в темноте… Противно льнущая к его намокшей коже ткань, повисшее над землёй марево… Он дрыгает ногой, пытаясь сбросить прилипшие к ступне белесые нити, и чуть не теряет равновесия. Нервно хихикнув, он вновь продолжает идти, внимательно смотря под ноги и замечая по пути ещё несколько отверстий в земле. Лишь приблизившись к дереву, он останавливается и поднимает лицо: его загоревшая кожа кажется серой; мельчайшие капли пота, выступившего на лбу, их слабый блеск.

С деревом что-то не так. Его ворсистая белая кора покрыта чёрными островками пятен, она плотно обтягивает ствол, нигде не обрываясь, не шелушась. Одинаково толстые на всём своём протяжении ветви, соединённые шишковатыми суставами, чуть заметно шевелятся. Повисшие листья, бархатистые и тёмные с одной стороны и розовато-зелёные, испещрённые мелкими, похожими на вены сосудами – с другой. Прикоснувшись ладонью к тёплой поверхности его кожистой коры, он ощущает рельефное переплетение жил, ветвящихся, наполненных жизнью. Довольно длинный отросток (где-то на уровне пояса мальчика) сочится мучнисто-белым нектаром.

Его озноб усиливается, он начинает дрожать. Спрятав руки в тесные карманы и поводя плечами, он делает шаг назад и вдруг замечает чёрный, наполненный страхом глаз, внимательно следящий за ним прямо из только что разомкнутой прорези в живой, подвижной древесине ствола. Мальчик отворачивается, пытаясь прийти в себя, отказываясь верить увиденному. Когда он вновь смотрит на дерево, из маленькой впадины дупла, немного выше его головы, вываливается бледно-розовый, покрытый налётом язык.

Он оглядывает окрестности: слишком голубое небо, слишком сочная трава; идеально чередующиеся до самого горизонта холмы. С досады он сильно пинает дерево. Раздаётся визгливое скуление, глаз увлажняется и начинает моргать; из отростка извергается струя жемчужной жидкости.